Путешествия во времени. История

— Мы ошибаемся в наших представлениях о прошлом, настоящем и будущем. Мы считаем, что прошлое миновало, что будущее еще не наступило и что реально существует только настоящее. Ибо настоящее — это то, что мы видим вокруг.

— Ну если вас интересует мое мнение [говорит Саймон], то я скажу, что и мне так кажется.

Данцигер улыбнулся.

— Безусловно. И мне тоже. Это вполне естественно, и сам Эйнштейн на это указывал. Он говорил, что мы вроде людей в лодке, которая плывет без весел по течению извилистой реки. Вокруг мы видим только настоящее. Прошлого мы увидеть не можем — оно скрылось за изгибами и поворотами позади. Но ведь оно там осталось!

— Разве он имел в виду «осталось в буквальном смысле»? Или он хотел сказать…[162]

Хороший вопрос. Имел ли он это в виду буквально или просто строил эффективную математическую модель? Неважно. Мы быстро движемся вперед, потому что Данцигер пошел дальше Эйнштейна и придумал способ выйти из лодки и пройти вдоль реки назад.

Читатель обнаружит, что главный движитель этой книги — неподдельная любовь автора к истории: к конкретному времени и месту в истории, к Нью-Йорку 1880-х. Сюжет романа «Меж двух времен» сложен и прихотлив, в нем есть шантаж и убийство, а также межвременной любовный треугольник, но вы чувствуете, что главным здесь — тем, что действительно волновало Джека Финнея, что он рисовал с такой тщательностью словами и образами, — была текстура времени, скрепленные в шип тесаные камни ограды Центрального парка, платье винно-красного бархата, газеты New York Evening Sun и Frank Leslie’s Illustrated Newspaper, коновязи, газовые рожки и фонари на каретах, мужчины в шелковых шляпах и женщины с муфтами в ботинках на пуговичках, поразительное обилие телеграфных проводов, целые пучки которых затемняют небо в центре города. «Это было величайшее из всех возможных приключений», — думает Саймон, и вы понимаете, что Финней тоже так думает.

Я чувствовал себя человеком, которому предстоит прыгнуть в воду с вышки куда более высокой, чем все, на какие он дерзал подниматься до сих пор… Как бы осторожен и осмотрителен я ни был, теперь мне предстояло окунуться в жизнь этого времени с головой.

Тяга к прошлому напоминает чувство (или расстройство), называемое ностальгией. Первоначально, до обострившегося в последнее время ощущения прошлого и будущего, ностальгия означала тоску по дому: «Тоска по дому, которую врачи все же решили считать болезнью под названием „ностальгия“» (Джозеф Бэнкс, 1770, согласно Oxford English Dictionary). До конца XIX века это слово не имело никакого отношения ко времени. Но Финней и другие авторы не просто ностальгируют. Они пропускают между пальцами ткань времени, общаются с его призраками и воскрешают мертвых. Задолго до Финнея Генри Джеймс тоже использовал атмосферный старый дом в качестве портала. В самом начале нового века, пока его брат Уильям, психолог, увлекался Прустом и Бергсоном, Генри писал роман, который ему так и не удалось закончить и который был опубликован после его смерти под названием «Чувство прошлого» (The Sense of the Past): молодой историк без отца, унаследованный лондонский дом («наводящая на размышление бетонная древность») и дверь. В герое Джеймса Ральфе Пендреле есть нечто особенное. Он «страдает чувством прошлого».

«Всю жизнь меня мучило, — говорит он, — желание развить у себя лучшее чувство прошлого, чем то, что по большей части представлялось достаточным даже для тех, кто больше всех старался его развивать». Он медлит перед судьбоносной дверью, говорит нам Джеймс,

может быть, выдерживая ту самую последнюю паузу, которую делает решительный пловец перед прыжком со скалы и которая с закрытием двери должна была поставить его на верную сторону, а весь мир, такой, каким он его знал, — на ошибочную.