Путешествуя с призраками. Вдохновляющая история любви и поиска себя

Следующим утром я купила билет в аквариум Дубровника, маленький, тускло освещенный, приютившийся в одной из средневековых крепостей внутри городских стен. Эта экскурсия показалось мне посильным первым шажком, если я собираюсь отважиться вновь предстать перед океаном.

Известняковый потолок выгибался арками, кирпичные стены и пол были гладко отшлифованы, а воздух дышал влагой и холодом. Я была единственной посетительницей, и после покупки билета не увидела больше ни одного из сотрудников. В пустом пространстве бульканье воды в фильтрационных системах эхом отдавалось от каменных блоков.

Я заглядывала в аквариумы с хмурыми окунями и плавающими по кругу желтохвостами. Мурены с разинутыми пастями всегда были моими любимицами с тех пор, как я познакомилась с парочкой дружелюбных калифорнийских особей, осваивая плавание с аквалангом в холодных каменистых рифах Ла-Холья-Коув в Сан-Диего. Но мурены – территориальные одиночки, а здесь, в Дубровнике, их слишком много для одного аквариума.

Переходя к аквариуму с обыкновенным осьминогом, я вспоминала лето, которое провела в морской лаборатории Бодега. Рипли, самка гигантского тихоокеанского осьминога, была доставлена в лабораторию после того, как попалась в ловушку для крабов. Она весила больше сорока фунтов, имела размах щупалец почти в 15 футов и физически была значительно сильнее меня.

В то лето я изучала поведение Рипли, и она постепенно начала узнавать меня. Когда я входила в помещение, она подползала к люку в верхней части своего огромного аквариума и протягивала щупальце, ее присоски прилипали и пробовали на вкус мою руку по всей длине.

В свою очередь, я начала распознавать ее настроение по цвету и текстуре кожи. Ее кожа белела и шла рябью, когда она была испугана, а в гневе или разочаровании делалась красной и шипастой; довольная – обычно после еды – Рипли вспыхивала густым гладким фиолетовым румянцем. Я наблюдала за ней, когда – могу в этом поклясться! – она видела сны, уползая в угол и сужая глаза до щелочек, все восемь ее рук-щупалец в это время опадали свободными кольцами вокруг тела, и она пульсирующими волнами меняла цвет с розового на камуфляжный, а затем бурый. После того как мы выпустили ее обратно в океан, я больше не могла видеть зубчатые лиловые щупальца в тако суши-ролле.

В Дубровнике серый, обесцвеченный осьминог, возможно, имел бы другую окраску, будь у него аквариум побольше, с бо́льшим количеством укромных местечек. Но по-настоящему разбила мне сердце в тот день желтовато-зеленая морская черепаха. Это животное, как известно, проплывает по восемь тысяч миль через всю северную часть Атлантического океана, а здесь она была заперта в крохотном цементном бассейне с 1953 года.

В воздухе чувствовался слабый запашок ржавчины и разложения, и я не была уверена, исходит ли он от аквариума или от самой черепахи. Ей следовало бы мигрировать через океаны, охотиться на летучих рыб, кальмаров и даже медуз. За почти пятьдесят лет в дикой природе она могла бы отложить более десяти тысяч яиц, дав жизнь трем поколениям находящихся под угрозой исчезновения черепашат. А вместо этого она сидела в этом темном аквариуме, в окружении нескольких поросших водорослями камней и брошенных туристами монет, сидела еще девять лет – до самой смерти в 2011 году.

Конечно, я не могла этого знать, когда была в Дубровнике в 2002 году. Все, что я знала, – это что мне невыносимо видеть, как она снова и снова плывет, врезаясь головой в бетонную стену своего бассейна. Я продолжала слышать эти глухие подводные удары еще долго после того, как ушла от нее.

* * *

С болью в груди я наконец добралась до последнего ряда аквариумов. На галечном дне в одном из них лежал большой уродливый крапчатый бурый сгусток. Это была ядовитая рыба-скорпион, единственное ядовитое создание, которое я увидела за весь день. Она лежала неподвижно. Ее рот был широко открыт, плавники безвольно опали, с кожи свисали несколько облезших белых чешуек. Я наклонилась поближе, и в нескольких дюймах от меня она закатила тусклый черный глаз.

Я с удивлением поняла, что не чувствую ни враждебности, ни гнева, отделенная от ее ядовитых плавников только толстой стеклянной панелью, однако не стала разглядывать ее слишком долго. Приближаясь к выходу из аквариума, я не чувствовала ничего, кроме безмерного облегчения оттого, что здесь не было никаких медуз.

А потом обнаружила, что еще не готова уйти. Я по-прежнему слышала, как та бедная черепаха бьется головой о стену своего бассейна: приглушенные звуки разносились по всему пустому зданию. Я вернулась к ней еще раз и наклонилась над мутной водой.

– Иисусе… – я подавила побуждение потянуться к ней рукой. – Боже мой! Мне жаль, мне так жаль!..

После темноты аквариума я постояла немного, стирая слезы. Зимнее солнце отражалось от мощеных переулков и домов Старого города, собора и дворца; все эти здания были построены из одного и того же кремово-белого камня.