Путевка в Кижи

– Жаль, – сказала теща. – Сделали бы снимки, это была бы хорошая память…

«Все так пекутся о хорошей памяти! – внезапно раздражаясь, подумал он. – В памяти должно быть опрятно, как на кухне у тещи. В сущности, мы только и делаем, что заботимся о хорошей памяти… Увлекательная прогулка в Кижи! Ее можно было бы вспомнить с удовольствием, выйдя на пенсию. Поставить галочку в воспоминаниях: здесь я был, это я видел. Жизнь прошла не зря…»

Нет, тут будет другая память. Валентин уже знал это и лишь надеялся, что она будет недолговечна и вскоре прикроется другими, более приятными воспоминаниями. А сейчас лучше всего не думать на эту тему, потому как сомнения остались позади, да, честно говоря, их у него и не было. План успешно претворялся в жизнь и, может быть, если все сойдет благополучно, разумность предпринятого шага заглушит робкие реплики совести. Организованность, присущая Валентину, делала задуманную операцию законной и даже единственно правильной.

Он вспомнил, что нужно захватить с собою книгу. Это был нарядно изданный путеводитель по Кижскому заповеднику, приобретенный им специально для того, чтобы не дать маху в последующих разговорах с родственниками. Книга была хорошо иллюстрирована и содержала все сведения, необходимые туристу. За эмоциональную сторону своих впечатлений Валентин не беспокоился. Северная природа была ему достаточно известна и легко совмещалась с добытыми из путеводителя фактами.

Валентин засунул книгу в карман рюкзака и сел на тахту, дожидаясь Маши. Она пришла вскоре и тихо возникла в комнате, не улыбнувшись, как обычно, а лишь вопросительно взглянув на мужа, точно не ожидала его здесь увидеть, хотя все происходило по известному ей плану.

Валентин ободряюще подмигнул ей, указав на готовый к походу рюкзак, но ответной улыбки так и не последовало. Тогда он, чувствуя некоторое беспокойство, встал и шагнул к ней. Он обнял жену за плечи, провел губами по щеке, и Маша, покорно повернувшись к нему, опустила руки. Он понял, что она уже там, далеко от него, и теперь ждет, когда Валентин ее отпустит и даст возможность собраться. Чтобы помочь мужу обрести спокойствие, она все же поцеловала его, будто заранее прощая за то, что произойдет завтра утром.

– Ты уже готов? – спросила она. – Вот и хорошо… Я сейчас переоденусь.

Она говорила с ним, как с ребенком, и Валентин вдруг подумал, что Маша будет хорошей матерью, когда у них появятся дети, – спокойной, терпеливой и ласковой. Он поспешно отогнал эту мысль, поскольку сейчас она была совсем уж некстати; сейчас ему желательно было быть рассудительным и даже несколько циничным, чтобы не вносить в это дело излишнего волнения и не дать себе повода к отступлению. Уже все решено…

Маша переоделась, будто его и не было в комнате. Обычно она просила его отвернуться, но сейчас без спешки и суеты, какими-то механическими движениями она сняла платье, не глядя на Валентина, и осталась в шелковой застиранной сорочке, под которой темнел черный дешевый лифчик. У Валентина сердце сжалось от внезапной жалости к ней, к ее серенькой, точно застиранной, жизни, от которой она получала так мало, а требовала и того меньше – и не из безразличия к красивым вещам, а из-за того, что любила и жалела его, не смея даже в мыслях попрекнуть скромной стипендией или невниманием к ней. Они часто мечтали вместе, как будет им хорошо, когда впоследствии их жизнь устроится и станет богаче, когда смогут они жить в своей, пусть маленькой, квартире и родят тогда ребенка, а может, и двух; как у нее будет наконец золотое обручальное колечко, которого он не смог ей подарить в день свадьбы, а довольствовался позолоченным серебряным, уже истершимся и потускневшим. И ради этой будущей счастливой и легкой жизни сегодня нужно было терпеть и не давать воли чувствам, а совершить задуманное с холодной головой, ибо так было правильно. Валентин не стал даже вновь мысленно убеждать себя, поскольку в пользу такого решения говорили доводы, которые можно было оценить, так сказать, материально: деньги, жилплощадь, его научная карьера, ее учение в институте и так далее. Вот когда он закончит аспирантуру и защитит диссертацию, тогда можно будет и поговорить на эту тему; тогда, несомненно, все решится по-другому. Теперь же не было ни единого довода против, кроме некоторого страха и непонятного, странного для Валентина чувства презрения к самому себе. Впрочем, страх и презрение были легкими и не выдерживали конкуренции с вышеперечисленными доводами.

А Маша тем временем оделась, как полагалось для туристической поездки, в клетчатую рубашку и брюки, надела сверху куртку с капюшоном и только потом, вздохнув, взглянула на Валентина равнодушно, как на чужого.

– Пойдем? – спросила она.