Путевка в Кижи

Они вошли во двор четырехэтажного старого здания с несколькими подъездами, из которых все были закрыты на замки, кроме одного, имевшего у двери табличку с названием больницы. Валентин оглядел окна, выходящие во двор, и увидел за их стеклами женщин, большею частью молодых, по двое и по трое в каждом окне. Женщины были в серо-голубых больничных халатах. Их лица показались ему некрасивыми, бедными, блеклыми, словно вылепленными из воска. Женщины смотрели на них с Машей – как они подходят с рюкзаком к двери, снабженной табличкой; некоторые толкали подружек в бок и указывали на них пальцем, смеясь каким-то храбрым неестественным смехом, в котором Валентину почудилась неприязнь; другие смотрели печально или без всякого интереса; в окнах лестничных клеток женщины жадно курили, втягивая тонкие бледные щеки и подолгу не выпуская дыма. Беспокойство и ожидание читались на лицах женщин – даже у тех, кто был здесь не впервые, а таких можно было отличить либо по деланному равнодушию, либо по слишком уж уверенному смеху. Валентин съежился под их взглядами, проклиная себя за то, что пошел сюда, а не простился с Машей еще там, на трамвайной остановке.

Они вошли в приемное отделение, где Маша, отстояв небольшую очередь к окошечку, оформила какие-то документы. Валентин сел на белый крашеный стул и уставился на свою рюкзак, который он снял со спины и поставил на колени. Рядом сидел мужчина средних лет, изрядно подвыпивший, в распахнутом плаще и кепке, сбитой на затылок. Он посмотрел на Валентина долгим мутным взглядом и мотнул головой в сторону окошечка регистратуры:

– Наше дело не рожать… Верно?

Маша подошла к мужу с листком в руках. Валентин встал, держа рюкзак перед собою, готовый провалиться с этим рюкзаком сквозь кафельный пол приемного покоя. Маша подняла глаза, и Валентин успел заметить, как в них промелькнул какой-то вопрос к нему – последняя, может быть, надежда на то, что вот сейчас он вдруг решит все по-другому, швырнет на пол дурацкий мешок, разорвет ненавистный листок бумаги, регистрирующий ее желание прервать беременность, – желание, которого у нее все-таки не было, несмотря на все разумные доводы, – но Валентин предпочел не увидеть взгляда и отвел глаза.

– До свидания, – сказала Маша твердо. – Приходи завтра, поедем домой из Кижей.

– Ни пуха, ни пера, – сказал он.

Валентин стыдливо поцеловал ее, поведя глазами в сторону мужчины в плаще, а Маша повернулась и пошла прочь, как балерина, чуть выворачивая носки наружу. Тут только он, в действительности, захотел крикнуть и вернуть ее, но ему помешала никчемная в данный момент и совершенно посторонняя мысль о том, что это будет выглядеть со стороны смешно и глупо.

Больничная дверь за Машей захлопнулась, и с этого мига внутри у Валентина будто побежала по кругу стрелка секундомера, отмеряя время, оставшееся до завтрашнего утра.

Он вышел на улицу, все так же держа рюкзак двумя руками перед собою и уже не глядя на окна, где продолжали свое наблюдение женщины; потом нацепил мешок на спину и побрел прямо, пока не достиг знакомой улицы, ведущей на набережную. Оказалось, что больница находится совсем недалеко от института, где училась Маша, но в той от него стороне, которую Валентин знал плохо. Теперь он дошел до здания института, а здесь повернул в боковой переулок и пошел уже по привычке тем путем, которым они с Машей обычно ходили в самые первые месяцы их знакомства.

Постепенно он успокаивался, отмечая про себя памятные места их прогулок: мороженицу на углу с их столиком, за которым сейчас сидели три девочки, что было видно сквозь прозрачную занавеску; подъезд дома, куда зашли они однажды зимою, чтобы погреться у батареи; телефонную будку, откуда Маша звонила домой и говорила родителям, что она занимается в библиотеке; и наконец, темную арку с каменной мордой льва над нею, где Валентин в первый раз поцеловал Машу. Он помнил число, когда это случилось, и помнил, что уже в тот вечер предложил ей стать его женой. Кажется, тогда она удивилась и спросила его, долго ли он думал и все ли взвесил. Он почувствовал насмешку в ее голосе, но ответил спокойно, что думал долго и взвесил все. Тогда он солгал, тогда он еще не умел взвешивать.

«Ладно, все образуется», – подумал Валентин и, окончательно придя в себя, приступил к дальнейшему выполнению плана. Очередь теперь была за Вахтангом.