Путевка в Кижи

Он по-прежнему считал, что визит Валентина имел причиной семейную ссору и был демаршем молодого супруга, решившего поставить женщину на подобающее ей место. Вахтанг это хорошо понимал и всецело поддерживал.

Однако Валентин стал собираться, чем вызвал снисходительную улыбку Вахтанга. Тот сходил вниз за газетами и устроился за утренним кофе в чистенькой, сверкающей кафелем кухне. Вахтанг умел извлекать из жизни решительно все удовольствия.

Валентин от кофе отказался, оделся и распрощался с хозяином, который приглашал его заходить еще в любое удобное время. Но сегодня время было явно неудобное. Валентин ощущал его внутри себя в виде натянутой тонкой струны, которую ежесекундно кто-то дергал, производя неприятные высокие звуки и грозя оборвать. Он снова надел рюкзак и вышел на улицу.

Последующие три часа до полудня Валентин провел так скверно, как это только может быть. Чтобы скоротать время, он пошел в кино на утренний сеанс, но ушел, не досидев до конца, и отправился бродить по улицам, все время прислушиваясь к внутреннему секундомеру, который еле-еле передвигал стрелки. Валентин не знал, в какой из этих трех часов, отпущенных для операций, там будет Маша, а потому до той минуты, пока на Петропавловской крепости выстрелила пушка, возвещая полдень, перед ним, как повтор спортивного эпизода по телевидению, прокручивались одни и те же кадры: Маша входит туда, а дальше смутно, поскольку он понятия не имел, как это делается, но страшно, больно, и хочется кричать, и стыдно так, будто тебя раздели донага и в лупу изучают каждый кусочек кожи. Пушка наконец выстрелила. Пытка кончилась.

Валентин обнаружил себя в Летнем саду, где плавно падали листья, покрывая дорожки толстым воздушным ковром, по которому шли, взрыхляя его, редкие гуляющие люди. Валентин устроился на скамейке и попробовал читать путеводитель по Кижам. Глаза скользили по строчкам, а чей-то бесцветный голос внутри бубнил: «композиционная схема маленькой церковки строго следует вековым традициям, общим для всего древнерусского зодчества…» Это было в достаточной степени невыносимо. Валентин оторвался от книги, и в этот момент на страницу упал кленовый лист, задев его лицо едва заметным током воздуха. Валентин поднял голову и увидел постаревшее осеннее небо, проглядывающее сквозь ветки дерева, уже лишенного почти листвы. Ниже других уходила вбок тонкая и длинная ветвь, на которой не было ни одного листочка. Но не этим она отличалась от других, а своим мертвым твердым подрагиванием, по которому можно было судить, что ветвь суха, и даже в весеннюю пору на ней не зеленеют почки, а летом она и вовсе одиноко чернеет в густой шумной листве. Сейчас на почти не отличалась от других веток – она была такой же голой и зябкой, как другие.

Валентин заставил себя дочитать путеводитель, поднялся со скамейки и медленно пошел по направлению к больнице. Он шел больше часа, представляя себе встречу с Машей, но встречи не произошло. Из дверей больницы выходили те самые женщины, которых вчера он видел в окнах; они переговаривались и смеялись, а Валентин искал среди них Машу, волнуясь и спрашивая себя, что же случилось. Внезапно его поразил страх, окативший с головы до ног. Валентин подошел к окошечку регистратуры и назвал фамилию.

– Куда поступила? На аборт, что ли? – громко спросила старуха в белом халате, потом порылась в книгах и объявила:

– Не выписали!

– Почему? – спросил Валентин, чувствуя слабость в теле.

– Не выписали, значит, нужно, – сказала старуха. – Кровотечение у нее. Срок, видать, определили неправильно, плод был большой. Приходи завтра, милок.

Валентин из этого ничего не понял, он понял только, что Маша жива, и не спросил даже, опасно ли кровотечение, боясь навлечь на себя гнев строгой старухи. Он снова пошел по городу, соображая, что же теперь делать, но ничего придумать не мог, а лишь ругал себя и клялся себе же, что никогда больше этого не допустит и скажет об этом завтра же Маше, только бы ее выписали, отпустили к нему.

В городе пошел дождь. Он начался незаметно – мелкий, назойливый осенний дождь, вроде бы и не сильный, но терпеливый и проникающий до костей. Валентин спрятался под низким сводом арки, ведущей в незнакомый двор, похожий на лабиринт, прислонился к грязной сырой стене и закурил. Сейчас он уже не понимал, ради чего так мучается Маша и страдает он сам. Неужели благополучная жизнь с увеселениями и свободой, без забот и долга, с независимостью, которая, по сути, есть только видимость, как его рюкзак, набитый подушками, – неужели все это стоит того, чтобы так страдать?

Наступил вечер, а Валентин еще не определился на ночь. Он чувствовал вполне отчетливо, что к Вахтангу больше не пойдет, лучше уж переночевать на вокзале. Но и на вокзале ночевать не слишком хотелось, поэтому Валентин, перебрав в памяти друзей и знакомых, остановился на Тропиных. У них, правда, был маленький сын, но квартира отдельная; единственным неудобством являлось то, что Тропиным необходимо было сказать, из-за чего он у них оказался. Врать им невозможно, такие уж они люди.