Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг

3 сентября 1939 г. Англия вступила в войну с Германией. Реакция соотечественников на невозвращение таких известных, к тому же прославившихся своим пацифизмом писателей, как Хаксли и Ишервуд, была вполне предсказуемой. Англичане в большинстве своем сочли их дезертирами. Начавшаяся война и в особенности жесточайшие бомбардировки Лондона, вызвали вполне ожидаемую реакцию соотечественников, некоторых собратьев по перу и журналистов, на невозвращение знаменитых британцев домой. Уже в 1939 г. английские газеты открыли на них сезон охоты. Газетчики дали Хаксли и Ишервуду прозвище – «Вознесенные ветром» (Gone With the Wind-Up), подчеркивая тем самым, что писатели эмигрировали в Калифорнию для того, чтобы иметь возможность «медитировать на собственные пупы». Журнал Nature в рецензии на роман Хаксли «Много лет спустя» (1939) писал: «Удариться в мистицизм – не лучший совет миллионам людей, которые уже вынуждены заглянуть в лицо жестокой смерти»[75].

Сирил Конолли, знаменитый критик и приятель Ишервуда, написал в редакторской колонке новой газеты Horizon (соредактором газеты был близкий друг Ишервуда, писатель Стивен Спендер), что «беглецы» «покинули тонущий корабль европейской демократии»[76]. Заодно Конолли подчеркнул: «Чем бы ни закончилась война, Америка все равно выиграет. Она невероятно обогатится материально, и столь же невероятно – культурно (благодаря беженцам)»[77]. Нельзя не признать, что Коннолли оказался весьма прозорливым.

Кеннет Кларк, Сомерсет Моэм и Уинстон Черчилль на званом обеде убеждали Гарольда Николсона, писателя и дипломата, написать статью в Spectator с критикой невозвращенцев Хаксли, Одена и Ишервуда[78]. Николсон отказывался, т. к. высоко ценил их талант и хотел остаться их преданным другом. Однако редакция все же вынудила его написать текст, ставший сравнительно мягкой отповедью, в которой прозвучал следующий вполне резонный риторический вопрос: «Как можем мы провозглашать там за океаном, что сражаемся за свободу мысли, когда четверо из наших самых свободомыслящих интеллектуалов отказываются сражаться вместе с нами?»[79].

А тем временем в Англии продолжал разгораться скандал, инспирированный ретивыми журналистами. Среди всех нападок на Хаксли и Ишервуда наибольшую известность получил злобный стишок, принадлежащий перу декана собора Св. Павла:

«Европа провоняла!» – так вопили вы,
Бросая родину, охваченную горем,
Вам все равно? Зато заметим мы,
Что свою

вонь вы увезли за море.

Это четверостишие выражает ура-патриотическую точку зрения, согласно которой долг писателя состоит в том, чтобы оставаться на родине и живописать страдания и подвиги ее сынов.

Дело дошло даже до слушаний в Парламенте, инициированных сэром Джослином Лукасом под влиянием провокационных публикаций, содержащих искаженные факты. К счастью, все разъяснилось, и вопрос был закрыт. Хаксли и Ишервуд, горько переживая унижение, испытанное по прочтении подобных шедевров в стихах и прозе, неоднократно обращались за соответствующими указаниями в британское посольство в США, отвечавшее писателям неизменно вежливым отказом всерьез рассматривать их кандидатуры «новобранцев».

Обоих писателей безоговорочно признали негодными к военной службе, т. к. почти слепой Хаксли ни при каких обстоятельствах не был бы признан даже условно годным к несению не только военной, но и гражданской службы, а Ишервуд к началу войны формально вышел из призывного возраста.

Когда в 1940 г. Сибил Бедфорд, друг и впоследствии биограф Хаксли, добралась до Южной Калифорнии, она увидела несчастного, измотанного Олдоса. Она нисколько не усомнилась в том, что его устойчиво депрессивное состояние объяснялось тягостными мыслями о родных и друзьях, оставшихся в разоренной Европе. Даже в глазах некоторых американцев вполне искренний пацифизм Хаксли и Ишервуда не выглядел убедительно: пребывание в заведомо безопасной и сытой Калифорнии могло восприниматься как дезертирство. Так, Чарли Чаплин на обеде у астронома Эдвина Хаббла заявил, что всегда был пацифистом, но что в этой новой войне он призывает к активным боевым действиям и лично при случае готов перестрелять как можно больше фашистов. Хаксли продолжал твердить, что всякая война – это зло. Он либо спорил, либо молчал, уйдя в себя, когда Хаббл призывал открыть второй фронт, а Анита Лус активно собирала средства для помощи союзникам. Как его ни уговаривали, Хаксли, упорствуя в своем пацифизме, наотрез отказался участвовать в пропаганде второго фронта.