Путеводитель по пушкинской Москве

Разговор получился теплый. «Я, – говорил государь, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения в Москву совсем больного и покрытого ранами – от известной болезни. Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил его между прочим. – Стал бы в ряды мятежников, – отвечал он. На вопрос мой, переменился ли его образ мыслей и даёт ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на волю, он наговорил мне пропасть комплиментов насчёт 14 декабря, но очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул мне руку, с обещанием – сделаться другим», – рассказывал М.А. Корф.

Царю и поэту было о чем поговорить. Познакомиться они могли бы еще в 1811 г., ибо Царскосельский лицей и создавался с целью воспитания в нем братьев Александра I, дабы избавить их от тлетворного влияния матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Но не сложилось: Николая и Михаила растил граф Матвей Ламздорф, сторонник жестких педагогических методов и даже рукоприкладства. А Пушкина нянчила сказочница Арина Родионовна, тоже не последний человек.

Представ пред светлыми государевыми очами, Александр Сергеевич вышел от монарха «умнейшим человеком в России». Николай I словно специально сказал это вечером на балу Д.Н. Блудову после встречи с Пушкиным 8 сентября 1826 г. Слова эти тотчас разошлись по Москве.

Пушкин дал большую пищу не только москвичам, но и исследователям своего творчества и этим письмом, и своим разговором с царем. И всегда его пытались оправдать, подверстать под господствовавшую идеологию. Каждый трактовал Пушкина так, как было нужно. В частности, Ю. Лотман утверждал, что Пушкин «желал направить молодого государя на путь реформ». Но вряд ли поэт мог иметь такое огромное влияние на царя, чтобы куда-то его направлять. Николай I и стихи его не читал до этого разговора, а вот декабристы читали Пушкина. «В бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством», – писал Жуковский Пушкину 12 апреля 1826 г. из Петербурга.

Думается, итоги беседы устроили обоих. Николай был рад тому, что проект «Пушкин» удался. Он и вызвал-то его к себе не только как поэта, а как яркого выразителя общественного мнения, которое Николаю было совсем не безразлично после казни декабристов. Простив Пушкина, он будто приручил его, сделав «своим» поэтом (словцо Николая), с чем Александр Сергеевич согласился.

А Пушкин – он «подружился с правительством», получил разрешение проживать в Москве и освобождение от общей цензуры. А что еще надо изголодавшемуся в провинции поэту? В Михайловском даже сыру приличного не было, что однажды заставило Александра Сергеевича просить своего брата Льва прислать этот редкий продукт (жаль, что после отъезда Пушкина Арина Родионовна его выбросила – плохо пахло!).

Отныне его цензором стал сам Николай I, что ставило поэта в особое привилегированное положение – жаловаться на цензуру государя оставалось только Господу Богу. Естественно, что такой ход событий заведомо определял Пушкина в число сторонников царя, а как же иначе – получить такое доверие монарха не могло означать ничего иного.

И если Николай I лишь выразился про «умнейшего» человека на словах, то поэт, отдавая должное, отразил свои впечатления в стихотворении «Стансы», опубликованном в январе 1828 г. в «Московском вестнике»:

В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.

После встречи с государем поэт был настолько воодушевлен, что позволил себе сравнить Николая Павловича с Петром Великим. А казни – это ничего, вон Петр самолично рубил головы стрельцам, а сколько дел наворотил, в Европу целое окно прорубил (до сих пор из него дует), а ради этого можно и потерпеть немного.