Путеводитель по стране сионских мудрецов

Музей Рубина в Тель-Авиве находится в его доме неподалеку от рынка Кармель. Выходец из Румынии, женатый на утонченной зеленоглазой красавице Эстер, он прожил элегантную счастливую жизнь. Стараниями жены его дом стал центром встреч знаменитостей не только местного — международного масштаба. Лучший Рубин — это ранний Рубин: к концу жизни он не то чтобы исхалтурился или закитчевался, просто некий щенячий задор, способность удивляться, восторгаться как бы испарились — быть может, возраст сыграл свою роль, а привычка и желание работать сохранились…

Музей Нахума Гутмана, привезенного в Палестину из Одессы в дошкольном возрасте, находится в чудном тель-авивском квартале Неве-Цедек. Был он типичным художественным работягой, и с возрастом его творчество, разумеется, менялось, но при этом диапазон его только расширялся, а не суживался. Живописец от Бога, был он виртуозным рисовальщиком, и не одно поколение израильских детей выросло на книжках с его иллюстрациями и на тех, которые писал он сам. А еще он делал мозаики, занимался керамикой, и его небольшие глиняные скульптурные сцены и фигуры — часто исходившие из формы старинного сосуда, горшка — не только пластически безупречны, но словно сами родились из плоти страны, которая сформировала его как художника и человека.

Его музей долгое время был нашим самым любимым музеем в Израиле, и мы частенько бывали там то на вернисажах, то приводя туда заграничных гостей, то заглядывали просто так, чтобы поболтать с нашим приятелем Иоавом Дагоном, основателем музея.

Вообще-то опыт общения с кураторами привел нас к заключению, что идеальный куратор должен обладать тремя фундаментальными качествами. Он должен быть широко образован и очень много знать об искусстве, ничего в нем не понимать и ненавидеть художников. Иоав, похожий на вьетнамца, высокий, худой человек с длинной редкой бородой, отвечал только первому условию. С двумя остальными было у него плохо: искусство любил, а художников уважал. Матушка его была из России, отец — из Франции, а сам он, выпускник Академии изящных искусств в Париже, был не только чудным, тонким собеседником, но еще и прекрасно готовил — его косулем навсегда останется в нашей памяти. Да только приключилось с ним то, что часто приключается с мужчинами в так называемом кризисе среднего возраста, и однажды сотрудники музея, придя утром на работу, обнаружили своего директора качающимся под потолком в петле. Вот такая, можно сказать, трагическая история.

После этого в музей мы больше не ходили. Но вам (поскольку с Иоавом вы вряд ли были знакомы) — настоятельно рекомендуем.

А все, к слову сказать, из-за любви. И это возвращает пас к Зоаре. В 1932 году Борис Шац поехал собирать деньги для «Бецалеля» в Америку и там помер. Академия закрылась. Зоара, жаждавшая учиться, была вынуждена искать другую alma mater. Она поступила в Национальную школу декоративных искусств в Париже, и завертелась, закружилась новая, совсем непохожая на предыдущую жизнь.

Героический период, невероятный взрыв, сделавший Париж столицей мирового искусства, остался уже позади, но сам город был великим учителем, и Зоара — сухая палестинская губка — жадно втягивала в себя все, что он мог ей дать.

Сегодня я ругаю себя, не могу себе простить, что не записывал ее рассказы. Часть из них испарилась из моей памяти, стерлись имена, и очень жаль, ибо рассказы Зоары были не только захватывающе интересны, но порой бросали совсем иной свет на события и персонажи той великой эпохи.

Вот, к примеру, совершенно неизвестная и нигде не опубликованная версия о происхождении кубизма.

Итак, выходит Соня Делоне (видная фигура парижской школы, сама русско-еврейского происхождения) купить свежий круассан к утреннему кофе и видит, как по пустынному бульвару Монпарнас бежит Пикассо. Она ему:

– Пабло, Пабло, постой, давай кофию попьем!

– Нет, — мотает головой испанский гений, нетерпеливо приплясывая на месте, — никак не могу, надо работать.

– Что такое случилось, Пабло?

– Понимаешь, — выпаливает Пикассо, — вчера я был на лекции, и эта лекция прямо-таки перевернула мое сознание. Срочно, срочно надо работать!

– Но отчего такая спешка? — удивляется еще толком не проснувшаяся Делоне. — Попьем кофе и…

– Спешка? — Пикассо срывается с места и уже на бегу через плечо кидает: — Спешка… Брак тоже был на лекции!

(Я про себя прикинул, что всего два человека могли так подействовать на Пикассо — Пуанкаре и Бергсон. Оказалось — Бергсон.)

И много еще странных и трогательных историй я слышал от Зоары. Вот, к примеру, когда затеялась в России перестройка, Зоара пришла в необычайное возбуждение, принеслась ко мне в мастерскую и с места в карьер выпалила:

– Ты только смотри, что там происходит, какие перемены! Знаешь, когда я жила в Париже, у меня мастерская была на одной площадке с неким русским. Чудный был человек и мужчина, Саша, каких поискать, и художник отличный. Только вот не везло ему в Париже, и он в Россию вернулся. Так я думаю, может, он жив…

– Зоара, — прервал я ее, — а звать-то его как?