Путеводитель по театру и его задворкам

Нас свел с ней нелепый случай – мы столкнулись в школьной столовой, не заметив друг друга, и еда, лежавшая у нас на подносах, разлетелась в разные стороны, перепачкав нам одежду, пол вокруг и еще нескольких учеников, стоявших в этот момент рядом. Она кричала на меня как ненормальная, размахивала руками и трясла головой так сильно, что, наверное, полшколы сбежалось посмотреть на начинающийся скандал. Я не был намерен спускать все это какой-то незнакомой девице и тоже вступил в перебранку. А это дело я любил, и ругались мы в тот раз так яростно, что нас отправили к директору прямо из столовой. Последний имел с нами длинную и нудную беседу с угрозами о вызове родителей и прочими неблагоприятными для нас обоих последствиями. Но мне было наплевать на все эти угрозы – мои родители к тому времени настолько были погружении в свои скандалы и перепалки, что обо мне вспоминали только в субботу вечером, чтобы сообщить о том, что воскресная служба состоится в назначенное время, и что я должен быть на ней и не опаздывать. Они все еще исправно посещали их. А вот как в этом плане обстояли дела у нее дома я не знал, и мне хотелось посмотреть, как она отреагирует на угрозы директора. Она сидела и слушала его с таким видом, что мне сразу стало ясно, что все его обвинительные речи ей еще более безразличны, чем мне. В этот же день после уроков я решил подождать ее и извиниться за происшедшее утром. Она меня чем-то зацепила, было в ней что-то непохожее на остальных, какая-то странная она была, а в чем эта странность заключалась, я не знал. С того дня мы и начали общаться и в скором времени стали почти неразлучны. Я сразу же ввел ее в наш маленький клуб, оба бессменных и единственных на тот момент члена которого с легкой руки учителя истории называли себя отступниками. Она стала заключительным звеном, дополнила наш мирок и стала полноправным соавтором нашей, только начинавшей создаваться истории.

– Поверни вон к тем камням, – вдруг резко сказал он с заднего сидения машины. После нескольких часов молчания человеческий голос прозвучал в этой безжизненной пустыне как-то сверхъестественно и в то же время неуместно, словно тем самым осквернил священную тишину, которую мы, каждый для себя, поклялись не нарушать, что я никак не среагировал на его просьбу, решив, что голос прозвучал у меня в голове.

– Вон к тем камням, – повторил он уже громче, наклонился чуть вперед и показал рукой в направлении небольшой скалистой гряды.

Я кивнул головой, и он снова откинулся на спинку кресла. Его безжизненный взгляд, который я успел заметить в зеркале, напомнил мне те дни, когда я подрабатывал в больнице для душевнобольных. Большую часть времени я проводил в том отделении, где содержались неизлечимо больные пациенты – почти все они уже утратили всякую связь с внешним миром. Я день ото дня наблюдал, как одни из них без движения сидят в креслах, другие – стоят в тех же самых позах, что вчера и позавчера, и глаза их были похожи на его глаза, которые я сейчас увидел. Они не смотрели никуда конкретно, и в то же самое время создавалось впечатление, что они силились что-то разглядеть там, где мы, обычные люди, ничего не видим, и то ли не могли понять того, что видят, то ли боялись того, что может предстать их взору, но продолжали смотреть, и на лицах их отражалось гнетущее ожидание, детская беспомощность и страх. Но своего взгляда они почему-то не могли отвести, так и просиживали часы, дни и годы, боялись, но смотрели в эту неведомую бездну, которая уже давно заглянула в них самих, и даже после смерти некоторые из них, кому врач не успел опустить веки, продолжали вглядываться в потусторонний мир – но уже безразлично, не боясь его.

Каменная гряда все приближалась, и мои руки, которыми я крепко вцепился в руль, начали болеть от такой сильной хватки. Все мое тело начало покрываться обильным потом, рубашка прилипла к спине, и кожа жутко чесалась, волосы липли на мокрый лоб, лезли в глаза, а я не мог их стряхнуть, потому что боялся отпустить руль, он теперь был единственным связующим с реальностью звеном для меня, все остальное казалось сном или скорее – бредом. В голове вертелись разные воспоминания, мысли, картинки из прошлого. Я вспомнил, что отец, как-то сильно напившись, врезался на этом самом бьюике в кузов машины, перевозившей металлические трубы, одна из которых проткнула его насквозь. Теперь я, его единственный сын, сидел на этом месте, в новом кресле, но что по сути это меняло? Ничего. Я сидел и думал о том, что мог чувствовать отец, когда огромная труба проходила сквозь его тело, вспомнил ли он о матери или обо мне, или он подумал о том, что на нем его любимая рубашка, и что кровь плохо отстирывается. Скорее всего, он не думал ни о чем, а просто отправился туда, откуда не возвращаются. Об этом месте он так часто слышал на еженедельных воскресных службах.