Путеводитель потерянных. Документальный роман

— Нет, — Зденек подпер ладонью подбородок, поглядел на меня искоса. — Как прошла выставка? Куратор произнес тронную речь? Москва оплатила ему билет? Так что же было в Москве?

— Все остались живы, это главное.

— А вот у меня не все остались живы…

Увидев официанта, он оживился:

— Еще по коктейлю. — Втянув в себя разом полбокала кровавой жидкости, он больно сжал мою руку. — А теперь о том, кто по моей вине не остался в живых. На вечернем аппеле сообщили: утром все должны быть на станции. Кто не встанет или упадет по дороге, будет застрелен. А в нашем блоке — одни доходяги. Страшная ночь стенаний и молитв… Были там еще два юных брата-близнеца. Проныры! Уведут цыган в газ — они тут как тут, подбирают вещички. Я не любил их. Тогда у меня еще было понятие о том, что дозволено, а что нет… Не смотри на меня так!

— Как?

— Сочувственно. Я этого не достоин. От нашего блока до станции было около пяти километров. Стреляли в любого, кто поскользнулся или замешкался… Не помню, как я оказался в открытом вагоне, нас навалили друг на друга, три-четыре дохляка в одной упаковке… Я не мог дышать, я пытался спихнуть того, кто на мне лежал. Я кусал и щипал его, пока он не свалился. И тогда я увидел — это был молодой человек. Он прохрипел и стих. Мне было тошно смотреть на труп, и я попросил близнецов оттащить его в сторону, те согласились, за хлеб. Хлеба у меня не было. Видишь, я не только сравнялся по мерзости с близнецами, я превзошел их. Они питались падалью, но никого не убивали. Зато теперь я знал, что выживу, любой ценой. Ну что, поверила? — Зденек смотрел на меня в упор и смеялся, смеялся до слез. — Испугалась, ты правда же испугалась?

— Правда.

— Значит, получилось. Я хотел тебя испугать. И еще подсыплю перца, для мелодрамы. Под нашими окнами проходит железная дорога. По ней ездят товарные поезда. Страшно?

— Нет.

— Вот и хорошо. Теперь и мне нестрашно. Король-распутник танцует со Смертью, и Она душит его в своих объятьях… Представление заканчивается, приходите завтра в 12 часов. Вход свободный.

— Что это?

— Так кончалась пьеса Гануша Гахенбурга «Ищем пугало». Он успел ее дописать. Хотя из‐за него задержали поезд. Она приложена к «Ведему», не подшита. Напомни об этом Марии и Курту. В ней я бы сыграл Смерть. Так что выставка? Как поживает «Ведем»? Давление, температура, пульс?

Перекресток. Рисунок углем на шестидесятистраничном крафте

В январе 1991 года мы с Аленой стояли у железнодорожного переезда. «Не знаю, что ему вдруг стукнуло, — проговорила она после долгого молчания. — Когда ты прибежала ко мне в поликлинику с уговорами сменить квартиру, я, как ты помнишь, рассмеялась. Казалось, что я знаю его как облупленного. Подумаешь, разыграл перед тобой спектакль, он же был мастером этого дела. Любому мог мозги запудрить. И так ведь все хорошо складывалось, новая роль в пьесе Гавела, договор на издание „Ведема“»…

Я слушала Алену и вспоминала стихи четырнадцатилетнего Зденека.

На распутье

Не обо что душе опереться, некуда телу волочь меня,

Некуда двинуться, негде посеять семя.
Я, над собою склонившись, стою на распутье,
Из-под ног уходит земля, гнетет меня бремя.
Тысяча незнакомцев зовут меня издалека,
Да руки достать не могут, хоть все мое око видит,
Дикое одиночество меня рассудка лишает,
Все ждут, когда колокол вечность пробьет.
К чему на ладонях мозоли и опаленные лица,
Ждущие старости, чтоб помереть в свой час?
К чему увяданье и жалобное рыданье,
Леность и безразличье — что они есть для нас?
Кому мои просьбы направить, кому себя вверить?
Где мне искать спасенья, во что мне верить?
На кого положиться и кто ко мне возвратится?
Кто смилуется надо мною и доверится мне?
Кто даровал нам жизнь, чтобы мы в ней жили?
Зачем умирать должны, когда жить охота?
А чтоб наши шаги стихли еще до похода,
Звонит по нам колокол, а мы не хотим умирать.
Склоняюсь сам над собою. Куда себя отнесу я?
Где я сейчас и где я буду потом?
Я еще здесь. И все еще на распутье.
Не знаю, за что же должен я жизнь отдать.

Где я? Обрывки бумаги, клей