Путеводитель потерянных. Документальный роман

— Я его сожгла.

— В Терезине?

— В Израиле. После того как дала Шимону слово.

— А это почему не сожгла? — кивнула я на газетные свертки.

— Увидишь, — сказала Мауд, потупив очи долу.

Пакетики. «Незабудка», 30 мая 1942 года, «Лютик», 5 июня 1942 года, «Роза», 8 декабря 1941 года… Заглянула внутрь. Пожухлые лепестки прилипли к бумаге.

— Надо показать реставратору.

— Дарю, — Мауд раскраснелась. — И что ты будешь с ними делать?

— Помещу на выставке, между пуленепробиваемыми стеклами.

— Смеешься надо мной?

— Что ты! Если позволишь, я правда это сделаю. Обещаю.

Защелка

В последнем свертке оказалась сумочка с металлической защелкой. Мауд нажала на защелку и оттуда выпорхнула фотография. Я поймала ее на лету.

Молодой мужчина с усиками и при галстуке внимательно, чуть исподлобья смотрел на меня. Точно как Мауд, изучающе-выжидательно.

— Знакомься, Герман Тандлер. Это его цветы.

Внизу рукой Мауд приписано: «Bx № 1449, 22 октября 1942, Треблинка».

— Об этом я узнала после войны. Его мать записали на транспорт, он поехал с ней, добровольно. А это наши с Германом транспортные номера. Я вышила, гладью.

Мауд погладила их рукой и положила на лицо Германа. Подумав, она приставила его фотографию к кастрюле, села на корточки и застыла.

С тех пор при слове любовь передо мной встает одна картина — Герман, приставленный к кастрюле, и Мауд, сидящая перед ним на корточках.

Оставив их наедине, я вышла на балкон. Облетела турецкая сирень. Светло-фиолетовые цветочки покрыли ковром серый бетон. Собрать и засушить?

Докурив сигарету, я вернулась в комнату. Мауд держала на ладони малюсенького фарфорового слоника.

— Герман подарил. И эту божью коровку тоже. А мышка куда-то задевалась. Он звал меня мышкой. Мауси. Вот я и задевалась. Кстати, вот и фотография, о которой я тебе говорила, с контурами на папиросной бумаге.

Герман Тандлер, 1940. Архив Е. Макаровой. Транспортные номера Мауд и Германа. Фрагмент афиши документального фильма «Встретимся», 1997. Фото Е. Макаровой.

Фото в саду. Лето 1941 года. В первом ряду — светленькая стройная мама Катерина обок с не очень веселым папой Фрицем, маленькая Карми верхом на детском велосипеде и грудастая Мауд с затаенной улыбкой. За спиной Мауд, склонившись к ней, сидит совсем другой Герман, веселый, с пышной шевелюрой, а за спиной Катерины — Дора, мать Германа. Счастливое семейство.

Бедная Мауд.

В сумочке лежал конверт. Терезинские письма Германа, на тонюсенькой бумаге.

— На просвет что-то видно, — Мауд поднесла письмо к окну, — да не очень… Не волнуйся, я их переписала, — Мауд достала из-под тряпочной чемоданной обивки листы в клетку. — Тогда мне удалось разобрать почти все. Теперь я бы не справилась. Но это дорого только мне. Для посторонних там нет ничего интересного… Он жил в мужской казарме, сотни мужчин, шум, крик… Потом он начал кашлять, заболел затяжным воспалением легких… А когда выздоровел, его мама получила повестку, и он отправился с ней. Но все же нам удавалось встречаться… И это было чистое, беспримесное счастье.

— Как вы познакомились?

— У нас дома. Герман с матерью и тетей бежали из Судет и оказались в Простеёве. Их подселили к нам. Мы считались богатыми и должны были потесниться. Ему было 24, мне не было и тринадцати. Все приходилось скрывать. Мы встречались тайно, в прихожей прятали записки в ботинок — где и когда свидание. Эх, все это детские глупости. Давай заполним анкету, ты еще хотела сделать копии, а мне нужно успеть сдать чемодан в сейф.

Дора и Герман Тандлер в верхнем ряду; Штекельмахер Катерина, Фриц, Мауд и Кармела на велосипеде. г. Простеёв, Садки, 9. Архив Е. Макаровой.

Штрихпунктирные встречи

Прошло пять лет. За это время я умудрилась побывать на разных континентах, переговорить с сотней людей, переживших концлагеря, собрать материал на несколько томов, пропутешествовать с выставкой «Культура и варварство» по скандинавским странам и поучаствовать в съемках трех документальных фильмов.

Штрихпунктирные встречи с Мауд продолжались. Оказываясь в центре Тель-Авива, я забегала выпить чайку и продемонстрировать успехи в иврите. В основном Шимону — он презирал репатриантов, которые устраивают в Израиле гетто. Я не устраивала, и Шимон проникся ко мне уважением.

— Нам это на руку, — сказала Мауд.

Что она имела в виду? Вроде бы мы все уже сделали. Меня беспокоили лишь засушенные цветы и кукла Оленька, надо показать их реставратору. Жаль, если пропадут.

— И с этим справимся.

Тон заговорщицкий. Что-то она опять затевает. Но спрашивать не стала. Пройдя школу Мауд, я научилась прикасаться к размозженным судьбам, научилась слушать и не спешить с наводящими вопросами. Я помнила про тайну в сейфе.

Правда

26 ноября 1996 года я получила от Мауд увесистую бандероль. К внутреннему конверту была прикреплена записка.

«Лена, я не писала роман, я написала правду, то, что помню, так что прости за стиль, вернее, за его отсутствие. Я пишу об этом впервые. Хочу обратить твое внимание на некоторые моменты.