Путеводный нейрон. Как наш мозг решает пространственные задачи

Помимо всего прочего, одиночное заключение – это лишение социального пространства. «Перед вами и позади вас простирается бесконечный серый океан – пустота и одиночество заполоняют все и грозят уничтожить вас»[174]. Это воспоминания Сары Шурд, которая в 2009 и 2010 годах провела 410 дней в крошечной камере иранской тюрьмы (обратите внимание, как она переосмысляет ограниченность пространства и расширяет ее на бесконечность одиночества, эквивалент ада). Шурд пережила «социальную смерть», как называют это состояние социологи. Она была уверена, что все, кто ее знает, забыли о ней и она превращается совсем в другого человека. Значительная часть нашей личности имеет социальную основу, и поэтому без значимых контактов с другими людьми нам трудно понять, кто мы. Лиза Гюнтер говорит, что человек, помещенный в замкнутое пространство, где он может только ходить взад-вперед, лишается того, что все мы принимаем как данность: «…неограниченного восприятия мира как пространства, общего для всех, и взаимодействия с другими»[175].

В конечном итоге у многих людей, пребывающих в одиночном заключении, жажда человеческих контактов сменяется растерянностью и страхом перед ними. Они теряют способность и желание формировать социальные карты, что затрудняет адаптацию к нормальной жизни после освобождения. В настоящее время в США в одиночном заключении содержатся около 80 000 человек[176], несмотря на то что в 2011 году Специальный докладчик ООН по вопросу о пытках призвал запретить одиночное заключение из-за устойчивых повреждений психики, вызванных этим видом наказания[177].

Если ограничение пространства способно нас уничтожить, то его разумное и творческое использование может стать спасением. Некоторые люди сумели в одиночном заключении сохранить свой разум более или менее неповрежденным, давая волю воображению, которое позволяло выйти за пределы ужасной реальности. Майкл Джуэлл, который отсидел в техасской тюрьме сорок лет за убийство, говорил, что пережил семь лет изоляции, сочиняя сценарии о том, как он гуляет на воле и общается с незнакомыми людьми. Вот что он рассказывал журналу Nautilus:

Я мог представить себя в парке и подойти к человеку, сидящему на скамейке. Я спрашивал, не возражает ли он или она, если я сяду. Потом говорил что-то вроде: «Сегодня отличная погода». Человек отвечал: «Да, конечно…» Мы беседовали, и я смотрел на бегунов, велосипедистов и скейтбордистов, мчавшихся мимо нас. Разговор мог продолжаться полчаса или около того. Когда я открывал глаза и вставал, то чувствовал себя отдохнувшим и даже воодушевленным[178].

Чтобы почувствовать пользу пространственного воображения, не обязательно быть запертым в камере без окон – оно может помочь нам в повседневной жизни. При медитации, полезном методе, позволяющем отбросить лишние мысли, мы в буквальном смысле дистанцируемся от них, представляя, как они уплывают в море или поднимаются в небо. Многие писатели визуализируют ход повествования, прежде чем записать его. Джон Рональд Руэл Толкин составил несколько карт «Средиземья», придуманного им фантастического мира для «Хоббита» и «Властелина колец», и они помогли ему в разработке персонажей и сюжетов – он говорил, что «мудро начал с карты и подогнал историю под нее»[179]. Сочинение и рассказывание историй может быть способом развития собственного нарратива в периоды кризиса или обновления. Социолог Артур Франк в своей книге «Раненый рассказчик» (The Wounded Storyteller) утверждает, что истории «устраняют ущерб, который болезнь нанесла нашему чувству своей цели и своего места в жизни. Истории – это способ нарисовать новые карты и найти новые пункты назначения»[180].