Путеводный нейрон. Как наш мозг решает пространственные задачи

В марте 1974 года он спас двадцатишестилетнюю учительницу, решившую перейти с тропы на другой популярный пешеходный маршрут в заповеднике. Она забрела в густой подлесок удаленного горного хребта, выбилась из сил после подъема в гору, заблудилась среди снега и, поставив палатку и экономя еду и воду, просидела на месте пять дней, пока Маккартер ее не нашел. Следы и сломанные ветки на склоне привели его прямо к палатке. Он считает, что женщина приняла разумное решение, оставшись на месте, и это, скорее всего, спасло ей жизнь[344]. Конечно, ей повезло. Судя по всему, Джерри приняла точно такое же разумное решение. Но ей не повезло.

В октябре 2016 года, через год после того, как нашли тело Джерри, я получил от спасательной службы Мэна координаты ее последнего лагеря и отправился в лес, чтобы найти его. Я хотел побывать там, где не смогла сориентироваться Джерри, увидеть, где она провела последние три недели своей жизни. Все, с кем я беседовал, советовали мне отказаться от этой затеи – в том числе два инструктора школы выживания ВМС США, встретившие меня, как только я оказался на их территории. «Мы можем вам помочь, сэр? Вы заблудились?» Пока нет. А здесь легко заблудиться? «Да, сэр, – сто процентов. Если сойдете с Аппалачской тропы, дальше будет густой лес, двести двадцать пять километров до самой канадской границы».

Я покружил, вернулся обратно на тропу с другой стороны и, не дойдя примерно километра до лагеря Джерри, углубился в лес. Так поступила и она, когда находилась где-то здесь. Я отсчитал восемьдесят шагов сквозь заросли старых берез, елей и тсуги, доходивших до груди, остановился и оглянулся. Никаких признаков тропы. Повсюду тянулись одинаковые лесные заросли. К счастью, я отметил направление по компасу и по нему двинулся на северо-запад, к лагерю Джерри. Я прошел вдоль склона, спустился к ручью, перебрался через небольшой гребень к другому ручью, поднялся на крутой берег и наконец оказался на ровной площадке, где деревья росли чуть реже, а сквозь кроны проглядывало небо. Теперь я понимал, почему Джерри решила остаться здесь, а не продираться сквозь мрачную преисподнюю внизу.

Я вышел на поляну и увидел холмик из гниющих веток и маленький деревянный крест. Именно здесь Джерри поставила палатку, здесь она умерла. На кресте были надписи, оставленные ее внуками. Я немного постоял рядом. Из оврага до меня доносилось журчание ручья и пересвист черношапочных гаичек, но эти звуки не могли рассеять чувства одиночества.

Я положил на землю рюкзак с компасом, картой и GPS-трекером и нырнул в подлесок. Что там дальше? Далеко я не ушел. Я сделал не больше восьмидесяти шагов, но когда повернул назад, то не увидел места, где оставил вещи. А туда ли я смотрю? Как глупо! Я метался, забыв все, чему меня учили. Минута – и я вернулся на поляну, но за это время успел ощутить такой страх, что перехватывало дыхание. К этому невозможно подготовиться. Ты словно летишь в пропасть – и мне не хотелось бы пережить это еще раз.

Следующая глава приведет нас из дикой природы в город, где потеряться труднее, но не менее страшно. В некоторых городах ориентироваться не проще, чем в лесной чаще. А городская планировка серьезно влияет на нашу психику: мы увидим, что в городах, где легко ориентироваться, легко жить.

9 Чувство города

Почти полвека назад американский психолог Стенли Милгрэм, больше известный своими экспериментами с «электрошоком», в которых проверялась готовность людей подчиняться приказам, приехал в Париж – провести совсем другое исследование. Его всегда интересовало, как места влияют на поведение человека, а в последнее время он увлекся «мысленными картами» – отображениями пространства, которые мы формируем у себя в голове. Милгрэм хотел понять, как парижане представляют свой город и насколько точно их мысленные карты отражают реальность.

Он пригласил добровольцев из всех двадцати муниципальных округов Парижа и попросил нарисовать от руки карту города, указывая на ней все ориентиры, которые придут им в голову, – бульвары, памятники, площади и так далее. Первым делом он обратил внимание на то, как участники эксперимента рисуют Сену: большинство недооценило ее кривизну. «Сена в Париже описывает широкую дугу, почти полукруг, но парижане представляют ее более спрямленной, а некоторые считают, что она пересекает город по прямой», – писал Милгрэм[345]. Если не считать этого небольшого художественного вымысла, карты впечатляли: подробные, изобилующие символическими образами и, как правило, довольно точные. Все испытуемые изобразили свои любимые местечки, и в целом создавалось впечатление, что парижане видят свой город «замысловатым, разнообразным и неистощимым на дары»[346].