Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию

Народу запрещено выковыривать что-либо из этой стены, а если и позволяют что-нибудь унести отсюда, то лишь на три дня. Это место прославлено бесконечным множеством чудес, о чем я ссылаюсь на книги; но тут произошло немало и весьма недавних, когда несчастье случалось с теми, кто из благочестия унес что-либо из этого дома, пусть даже с разрешения папы; и здесь рассказывают о маленьком кусочке кирпича, вынутом во время Тридентского собора[579].

Этот домик целиком заключен вовнутрь роскошной кубической постройки, которая подпирает его снаружи, богато отделанной прекраснейшим мрамором, который только можно увидеть, а увидеть доводится не так уж много более редкого и превосходного. Вокруг этого куба и над ним имеется большая красивая церковь с весьма красивыми приделами и надгробиями, и среди прочих – могила кардинала Амбуазского, которого там похоронил г-н кардинал Арманьякский[580]. Этот маленький куб, словно хор в других церквях[581]; однако хор здесь тоже имеется, но в углу. Вся эта большая церковь украшена картинами, росписями и надписями. Мы здесь видели много богатого убранства, и я удивлялся, что его здесь не видно еще больше, учитывая столь давно прославленное имя этой церкви. Думаю, что они переплавляют старые вещи и используют для других целей[582]. В деньгах эти пожертвования оцениваются в десять тысяч экю.

Здесь больше внешних проявлений веры, чем я видел в любом другом месте. То, что здесь теряется, – я говорю о деньгах или о чем-то другом, достойном не только не быть выставленным напоказ, но и быть скрытым для людей этого ремесла, – тот, кто их находит, выставляет находку в некоем людном и назначенном для этого месте; а тот, кто хочет их взять, берет, не зная, откуда они. Когда я там был, многие такие вещи – четки, платки, кошельки без какой-либо метки владельца – доставались первому, кто заявлял на них права. Из того, что вы купили для Церкви и хотите там оставить, никакой ремесленник ничего не возьмет за свою работу, они говорят, это ради того, чтобы получить свою долю благодати: вы платите только за серебро или за дерево, остальное – прямое пожертвование и щедрый дар, хотя они и в самом деле от этого отказываются. Люди Церкви необычайно услужливы, насколько вообще возможно, во всем: насчет исповеди, причастия и любого другого – и ничего ни за что не берут. Обычно вы даете деньги тому из них, кому хотите, чтобы он раздал их беднякам от вашего имени, когда вы уедете. Когда я был в том святилище, туда пришел некий человек и вручил первому попавшемуся священнику серебряный кубок, говоря, что сделал его по обету за двенадцать экю; но поскольку кубок не стоил этих денег, он вскоре доплатил недостающее сказанному священнику, который стал рядиться с ним, утверждая, что с него совершенно точно причитается еще доплата, необходимая для совершенного и добросовестного исполнения его обещания. А когда это было исполнено, он впустил того человека в святилище, чтобы тот мог самолично поднести эту чашу Богоматери и сотворить краткую молитву, а деньги бросил в общий котел. Такие примеры они тут видят каждый день и уже стали к этому довольно безразличны. Едва получают то, что дается желающими; по крайней мере, когда от тебя что-то принимают – это милость.

Я там оставался понедельник, вторник и утро среды; после мессы мы оттуда уехали. Но хочу сказать пару слов о том, чему был свидетелем в этом месте, где мне очень понравилось. В то же самое время там оказался Мишель Марто, сеньор де ла Шапель, парижанин, очень богатый молодой человек с большой свитой. И вот он и кое-кто из его сопровождения рассказали мне весьма необычную и прелюбопытную историю об исцелении его ноги, которое, по их словам, как раз тут и произошло; невозможно ни лучше, ни точнее передать впечатление от этого чуда[583]. Ни одному хирургу Парижа и Италии не удалось ему помочь. Он потратил больше трех тысяч экю, но все было бесполезно: его колено опухло и очень болело, прошло больше трех лет, а боль становилась все сильнее, оно покраснело и так воспалилось и раздулось, что его стало лихорадить; и в это самое время, когда он уже забросил все прочие снадобья и лекарства, он проспал несколько дней, и вдруг ему приснилось, будто он выздоровел, это было будто вспышка; он просыпается, кричит, что выздоровел, зовет своих людей, встает, прохаживается, чего никогда не делал во время своей болезни; опухоль на его колене спала, кожа вокруг него была увядшей и словно омертвевшей, но ему с тех пор становилось все лучше и лучше без какого-либо лечения. И вот, полностью выздоровев, он вернулся в Лорето, поскольку это с ним случилось как раз во время другой его поездки – он исцелился, будучи в Риме вместе с нами, месяцем или двумя ранее. Слыша это из его уст и от всех его людей, можно быть уверенным только в этом.