Путевой дневник

Через десять дней после письма Вейцмана Руппин уведомил Сионистский исполнительный комитет о том, что узнал от Блюменфельда. Эйнштейн принял приглашение и собирался приехать в Палестину в конце февраля или начале марта. Руппин считал, что этот визит может иметь «большую пропагандистскую ценность» для Всемирной сионистской организации, особенно для проекта Еврейского университета. Памятуя о прошлом опыте общения с Эйнштейном во время турне по Америке (во время которого высокий гость уклонялся от «линии партии»)⁴⁸, Блюменфельд полагал, что «абсолютно необходимо», чтобы и самого Эйнштейна сопровождал Гинзбург⁴⁹, а Эльзу Эйнштейн сопровождала бы женщина, желательно Роза Гинзбург⁵⁰. Таким образом, в этой поездке чета Эйнштейнов должна была заручиться покровительством официальных «теней». Что касается университета, исполнительный комитет должен был связаться с Вейцманом и выяснить у него, «какие проекты и пояснения нужно дать профессору Эйнштейну»⁵¹. Одновременно Руппин просил Вейцмана объяснить Сионистскому исполнительному комитету, «какие планы о проекте университета следует рассматривать как официальные». Это считали важным, поскольку, как полагал Блюменфельд, если никто не даст Эйнштейну никаких директив, «существовала опасность, что он станет поддерживать бессистемные мнения, которые услышит вокруг себя, а это уменьшит пропагандистский эффект турне»⁵².

Переговоры Эйнштейна с испанским научным сообществом о возможном приезде начались в 1920 году. По крайней мере две попытки пригласить Эйнштейна в Испанию были предприняты до его лекционного тура в конце февраля – начале марта 1923 года. В апреле 1920 года аргентинский математик Хулио Рей Пастор пригласил его прочитать серию лекций в Мадриде и Барселоне. Эйнштейн сообщил своему близкому другу и коллеге Фрицу Габеру, что он «обязательно […] должен поехать в Испанию»⁵³. Однако поездка не состоялась. Больше года спустя, в июле 1921 года, математик Эстебан Террадас-э-Илья пригласил Эйнштейна читать лекции в Барселонском университете во время зимнего или весеннего семестров. Однако Эйнштейн отказался – в надежде, что приедет в 1922–1923 году⁵⁴.

Буквально за несколько дней до того, как события приняли драматический оборот, совершенно поменявший контекст задуманного путешествия в Восточную Азию, Эйнштейн намекнул близкому другу Генриху Цангеру, что с учетом его недавней поездки в Париж и суматохи, вызванной его членством в международном комитете Лиги Наций по интеллектуальному сотрудничеству, он мечтает о смене декораций. Он признался, что «изнывает по одиночеству» и что путешествие в Восточную Азию означало бы «двенадцать недель покоя в открытом море»⁵⁵.

Через шесть дней после этого письма Цангеру, 24 июня, министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау был застрелен среди бела дня на улице Берлина правыми экстремистами⁵⁶. Убийство стало поворотным пунктом в истории молодой Веймарской республики и вызвало волну протестов во многих слоях немецкого общества, за исключением ультраправых. Немедленным его итогом стали массовые забастовки, политическая обстановка накалилась, и на горизонте замаячила гражданская война. В день похорон Ратенау прошли многотысячные демонстрации в защиту республики. Обращаясь к гражданам с публичной речью в Рейхстаге, канцлер Йозеф Вирт обвинил консервативных врагов в причастности к этому преступлению. Правительство выпустило несколько декретов против националистических организаций и одновременно приняло законодательные меры для защиты республики⁵⁷.

Это жестокое убийство оказалось переломным моментом и в жизни Эйнштейна. Он и раньше с мучительной ясностью понимал, что политическая ситуация вокруг только усложняется. Убийство заставило его признать, что он, будучи евреем и видным общественным деятелем левых взглядов, буквально рисковал своей жизнью, оставаясь в Германии. В письме с соболезнованиями, адресованном матери Ратенау, Эйнштейн превозносил своего друга, имя которого войдет в историю, «не только как человека, одаренного острым умом и лидерскими способностями, но еще и как одного из великих еврейских деятелей, способного отдать жизнь, защищая этические идеалы и добиваясь мира между людьми». Физик писал: «Сам я чувствую разлуку с ним как невосполнимую утрату»⁵⁸. В опубликованном памятном обращении он высказался так: «Быть идеалистом легко, когда живешь в стране эльфов[2], но Ратенау был идеалистом даже на Земле и лучше многих знал, как она пахнет». Однако он был искренним и в критике Ратенау: «Я сожалею, что он стал министром. Зная отношение подавляющего большинства образованных людей в Германии к евреям, я всегда был убежден, что еврею в общественной жизни следует вести себя с гордой сдержанностью. И все-таки я не думал, что ненависть, ослепление и неблагодарность могут зайти так далеко».