Путевые картины

— Но я всегда удивляюсь, доктор, что многие богатые люди этого рода, — мы часто наблюдаем их в качестве ревностных председателей, вице-председателей и секретарей разных обществ по обращению в христианство — стараются сделать достойным небесного блаженства даже какого-нибудь старого, заскорузлого еврея-нищего и добыть ему право на участие в будущей райской жизни, но они никогда не подумают призвать его к участию в своих удовольствиях здесь, на земле, и не пригласят его, например, летом к себе в усадьбу, где, конечно, найдутся лакомые кусочки, которые придутся бедняге по вкусу так же, как если бы он наслаждался ими в раю.

— Это понятно, миледи, райские блага ничего им не стоят, и ведь это двойное удовольствие — осчастливить по дешевке своих ближних. Но к каким наслаждениям может призывать кого бы то ни было неверующий?

— Ни к каким, доктор, кроме долгого спокойного сна, который, однако, для несчастного может быть весьма желателен, особенно, если он перед тем измучен чрезмерно настойчивыми приглашениями в рай.

Эти слова красавица произнесла тоном горьким и язвительным, и я ответил ей почти серьезно:

— Дорогая Матильда, здесь, на земле, я не задумываюсь даже о существовании рая и преисподней; я слишком велик и горд, чтобы в моих поступках руководиться жадным стремлением к райским наградам или боязнью адской кары. Я стремлюсь к благу, потому что оно прекрасно и привлекает меня неудержимо, и презираю зло, потому что оно отвратительно и противно мне. Мальчиком, когда я читал Плутарха, — я и теперь читаю его всякий вечер в постели и готов иной раз вскочить и помчаться на почтовых, чтобы сделаться великим человеком, — уже и тогда мне понравился рассказ о женщине, которая ходила по улицам Александрии* с наполненным водою мехом в одной руке и горящим факелом в другой и кричала встречным, что водою она загасит ад, а факелом зажжет рай, чтобы люди не избегали больше зла из одного только страха наказания и не творили добра в расчете на награду. Все наши поступки должны вытекать из источника бескорыстной любви, независимо от того, есть ли загробная жизнь или нет.

— Значит, вы не верите и в бессмертие?

— О, вы хитрая, миледи! Мне ли в нем сомневаться? Мне, чье сердце все глубже и глубже пускает корни в отдаленнейших тысячелетиях прошлого и грядущего, мне, одному из наиболее вечных людей, впивающему с каждым вздохом вечную жизнь, мне, каждая мысль которого — вечная звезда, — мне ли не верить в бессмертие?

— Я думаю, доктор, надо быть очень тщеславным и притязательным, чтобы, испытав в этом мире столько хорошего и прекрасного, требовать сверх того от господа бога еще и бессмертия. Человек, этот аристократ среди животных, считающий себя выше всех других тварей, не прочь выхлопотать себе и эту привилегию вечности перед троном всемогущего путем почтительнейших славословий, песнопений и коленопреклонений. О, я знаю, что значит это подергивание ваших губ, бессмертный сударь мой!

Глава X

Синьора попросила нас отправиться с нею вместе в монастырь, где хранится чудотворный крест, величайшая достопримечательность всей Тосканы. И хорошо, что мы ушли из собора, потому что из-за выходок миледи у нас в конце концов могли получиться неприятности. Ее шутливая веселость так и била ключом: мило сумасбродные выдумки были точно молодые котята, резвящиеся в лучах майского солнца. Выходя из собора, она трижды погрузила указательный палец в святую воду, чтобы покропить меня, и при этом бормотала: «Дем цефардеим кинним»*, что, как она утверждала, является арабской формулой, с помощью которой волшебницы превращают людей в ослов.

На площади перед собором маневрировало множество солдат, почти сплошь в австрийской форме*. Командовали по-немецки. По крайней мере я слышал немецкие слова: «На караул! К ноге! На плечо! Направо кругом! Стой!» Кажется, у всех итальянцев, как и у некоторых других европейских народов, командуют по-немецки. Надо ли нам, немцам, делать из этого благоприятные для себя выводы? Значит ли это, что нам в здешнем мире столько приходится повелевать, что немецкий язык стал языком повелений? Или нам так много приказывают, что послушанию наиболее доступен именно немецкий язык?

Миледи, по-видимому, не любительница парадов и смотров. Она увела нас оттуда с ироническим испугом.