Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

На всемъ городъ Родоса лежитъ печать разрушенія и упадка; одни только дома, занимаемые консулами, не гармонируютъ съ общимъ характеромъ этой грустной картины. Красиво стоятъ они на берегу моря, подъ разноцвѣтными флагами своихъ націй; тогда какъ древнія зданія Родоса ветшаютъ и разваливаются. Прекрасная церковь св. Іоанна, обращенная въ мечеть, и рядомъ съ нею другая мечеть, принимаютъ формы развалинъ; городскія укрѣпленія разрушаются отъ времени. Въ маленькой гавани шумъ и возня очень порядочные; но ихъ производятъ люди, оборванные по большой части, какъ нищіе; на базаръ не видалъ я ни одной лавки, которая стояла бы дороже тюка съ товарами ходебщика.

Дорогою, я взялъ въ проводники себѣ молодаго нѣмецкаго башмачника, только что возвратившагося изъ Сиріи. Онъ увѣрялъ меня, что весьма свободно говоритъ по-арабски и по-турецки. Я думалъ, что онъ научился такой премудрости, когда былъ еще студентомъ въ Берлинѣ; но оказалось, что мой Нѣмецъ знаетъ по-турецки не больше трехъ словъ, которыя и употреблялъ онъ въ дѣло при всякомъ удобномъ случаѣ, водя меня по безлюднымъ улицамъ стараго города. На линію укрѣпленій вышли мы сквозь древніе ворота и гауптвахту, гдѣ стояла нѣкогда часовня съ позолоченной кровлею. Подъ сводомъ воротъ валялся оборванный караулъ изъ солдатъ турецкаго гарнизона. Два мальчика на лошакѣ; невольникъ на мулѣ; женщина, шлепающая желтыми папушами; старикъ, сплетающій корзину изъ ивовыхъ прутиковъ, подъ тѣнью древняго портика; колодезь, изъ котораго пили боевые коня рыцарей, и водою котораго плескались теперь два мальчика, ѣхавшіе на лошакѣ: вотъ предметы для кисти сантиментальнаго артиста. Когда сидитъ онъ здѣсь, занятый своимъ эскизомъ, отрепанная власть острова ѣдетъ на тощей лошаденкѣ, и два или три солдата, оставя трубки, берутъ ружья на плечо при въѣздѣ своего начальника подъ сводъ готической арки.

Меня удивляла необыкновенная чистота и ясность здѣшняго неба; такихъ желтыхъ песковъ и такой великолѣпно синей воды не видалъ я ни въ Кадиксѣ, ни въ Пиреѣ. Домики береговыхъ жителей, окруженные садами и огородами, имѣютъ видъ бѣдныхъ хуторовъ; но всѣ смоквы усѣяны золотистыми плодами; стройныя пальмы окружены какимъ-то особенно свѣтлымъ воздухомъ; ползущія растенія, изгибаясь по крѣпостной стѣнѣ, блестятъ цвѣтами и листьями. Жители острова, съ прекрасными, торжественными лицами, покоятся въ прохладной тѣни, беззаботные и счастливые; никто изъ нихъ не трудится; они и говорятъ-то неохотно, какъ будто лѣнь и безмолвіе необходимыя условія этой чудной атмосферы, которою дышутъ они.

Мы спустились по берегу, къ старинной мечети, блестящей на солнцъ и испещренной вырѣзанными на ней именами Аллаха и титулами пиратовъ и полководцевъ, похороненныхъ здѣсь. Ключарь этой мечети сидѣлъ въ саду, на деревянномъ возвышеніи, лѣниво раскачиваясь изъ стороны въ сторону и напѣвая въ носъ величаніе пророку, а между тьмъ вѣтеръ, колебля вершины деревьевъ, прихотливо игралъ тѣнью ихъ по плитамъ мощенаго двора, по маленькимъ фонтанамъ и по нашесту гнусаря-псалмопѣвца. Съ боку двора стояла мечеть, съ бѣлыми столами, холоднымъ поломъ, устланнымъ циновками, съ прекрасными орнаментами и рѣзной каѳедрой; а прямо противъ него возвышались бойницы и зубчатая стѣна рыцарскаго города.