Пути-дороги

— Черт его знает, может, и заплутались. Целую ночь блукали…

Скинув с плеч бурку, Андрей стал шарить биноклем по степи. Вдали из–за поворота дороги показалась тачанка. Серые кони шли крупной рысью.

— А ну, погляди, Герасим, — вроде как сестра милосердная едет.

Бердник вскинул бинокль:

— Наша — красноармеец на козлах. Ого, да у них на тачанке пулемет.

Андрей, привстав на стременах, еще раз посмотрел на быстро приближающуюся к ним тачанку:

— Наша–то наша, а спросить дорогу — кто его знает как…

Бердник, хмуро посмотрев на Андреевы погоны и кресты, сплюнул:

— Да-а! Вроде напугать можем…

Андрей с минуту стоял в раздумье, затем решительно тронул повод:

— А, черт, что будет! Пошли!

Марина проснулась от окриков нескольких голосов. Открыв глаза, она увидела, что тачанка окружена белыми. Над нею нагнулся с лошади молодой офицер и внимательно заглядывал ей в лицо:

— Маринка!

— Андрей, ты?!

У Марины потемнело в глазах. «Неужели этот наклонившийся к ней офицер — ее Андрейко?» Она машинально провела по лицу рукой, как человек, отгоняющий страшный сон. «Переманули… Продал своих, продал… На офицерство польстился…» — молнией пронеслось у нее в голове.

— Маринка! Коханая моя! — Андрей протянул к Марине руки, но, встретившись с ней взглядом, беспомощно оглянулся по сторонам.

— Сказать или нет? — пробормотал он. И снова наклонился к Марине. Тихо, чтобы не слышал кучер, проговорил:

— Маринка! В разведке мы. Понимаешь? В разведке при Таманской армии.

Лицо Марины прояснилось. В ее глазах вспыхнули радостные огоньки. Она вскочила на ноги и, все еще недоверчиво косясь на Андреевы кресты и погоны, всхлипывая, прижалась к его груди.

В это время раздался голос Бердника:

— Так говоришь — ты не здешний, а все же, может, знаешь дорогу на Лабинскую?

Марина вздрогнула… Ведь Лабинская занята генералом Покровским! Значит, он ее обманывает.

Она посмотрела на Андрея широко раскрытыми глазами:

— Говоришь — таманцы, а в Лабинскую зачем едешь?

Андрей видел, как в глазах Марины угасали радостные огоньки. Лицо ее снова стало суровым, а глаза смотрели на него настороженно, почти враждебно.

— Ну, что ж молчишь? Говори, за каким делом в Лабинскую едешь?

Андрей подавленно молчал.

Из–за кургана показалась группа всадников.

— Разъезд! — крикнул Мишка. Андрей быстро оглянулся: к тачанке по степи галопом мчались человек двадцать конных.

«Разъезд Одиннадцатой армии, — промелькнуло у него в голове, и, вспомнив наказ Батурина, Андрей резко крутнул жеребца. — Надо уходить…»

— За мно–о–о-ой!

Жеребец, легко перескочив канаву, помчался в степь.

Казаки помчались за Андреем.

— Андрей! Куда ты? Вернись, Андрейко! — Стоя в тачанке, Марина с ужасом и отчаянием смотрела на быстро удаляющихся казаков. Потом трясущимися от волнения руками, судорожно закусив до крови губы, стала срывать с пулемета чехол. Пулемет внезапно ожил, захрипел, забился у нее в руках. Над уходящим в степь отрядом запели пули.

Выхватив клинок, Андрей махнул им в воздухе, и, рассыпаясь по степи, казаки его отряда повели коней зигзагами.

Подскакав к тачанке, командир красной разведки с сожалением протянул:

— Высоко взяла! Спокойнее надо, спокойнее! Эх, если бы кони у нас были не мореные! Ушли, гады…

Глава XVIII

Сотня есаула Владимира Кравченко, сутки продежурив при штабе дивизии, ушла на отдых.

Владимир, отпустив своего помощника — хорунжего Пойму — и сдав команду вахмистру, ушел домой.

Дом, где ему была отведена квартира, несколько удаленный от центра станицы, принадлежал вдове казачьего урядника, убитого на турецком фронте.

Подойдя к знакомой, почерневшей от времени и дождей калитке, Владимир увидел хозяйкину дочку. Ее уже округляющиеся плечи чуть сгибались под тяжестью полных ведер, слегка покачивавшихся на концах коромысла. Стройные загорелые ноги ступали твердо и уверенно.

При виде Кравченко лицо девушки засветилось радостью. Ей с первого же дня знакомства понравился этот тихий, слегка застенчивый офицер с мечтательными синими глазами. Владимир поспешил ей навстречу:

— Здравствуйте, Ниночка! Разрешите, я вам помогу.

— Что вы, Владимир Сергеевич! Вы ж обольетесь…

Но Владимир уже снял с ее плеч коромысло, смеясь,

схватил оба ведра и быстро пошел с ними к дому.

Нина, смущенно улыбаясь, шла сзади…

Поставив ведра на лавку, Кравченко обернулся к девушке:

— Ниночка, полейте мне, пожалуйста, а то я целые сутки не умывался.

Девушка засуетилась:

— Вы, должно быть, кушать хотите? Я сейчас вам яичницу сжарю. Мама уже ушла, и я в доме одна хозяйничаю.

Владимир умылся, позавтракал и лег спать. Вскоре он проснулся от приглушенного шепота в углу комнаты.

— Тише, услышать может…

— Не услышит. Он целые сутки дежурил, теперь спит, как сурок, — сказала Нина.

Кравченко чуть приоткрыл глаза. Около старинного комода, стоявшего в углу, прямо на полу лежала груда казачьего обмундирования, а над нею наклонились Нина и ее мать.

Взяв в руки темно–серую черкеску, Нина стала рассматривать ее на свет:

— Вы, мама, отложите белье, а я пойду вытрушу ее.