Пути-дороги

— Семенной? Это что ж, тот самый, что отряд собирал?

— Он самый, господин есаул. А разве вы его знаете?

Кравченко в раздумье потер себе лоб:

— Был у меня в сотне на турецком фронте Андрей Семенной. Жизнь он мне когда–то спас…

Замота с любопытством посмотрел на Кравченко, опасливо оглянулся по сторонам и тихо проговорил:

— Ваше высокородие, командир–то этот, которого сегодня поймали, тот Семенной и есть…

Кравченко вздрогнул:

— Так… Ну, иди! Готовь сотню к походу. Очевидно, под утро выступать будем. Впрочем, постой! Скажи, ты как к Покровскому попал?

— А как заняли нашу станицу, ну тех, кто остался, всех и забрали. В нашей сотне восемьдесят семь человек Брюховецкого юрта.

Владимир задумчиво провел рукой по волосам:

— Те, что остались? А разве много ушло?

— Много, господин есаул, — просто ответил Замота.

Вернувшись в комнату, Кравченко в раздумье подошел к кровати и, сняв со стены скрипку, неуверенно провел смычком. Звуки — сперва тихие, нерешительные — лились все сильнее, пока не зазвучали полным голосом. И слышалась в них то горечь невыплаканных слез, то отчаяние, то тихая жалоба на разбитую, исковерканную жизнь.

Увлекшись, Кравченко не заметил, как в комнату вошла Нина и осторожно села возле дверей.

Он кончил, опустил смычок и увидел девушку:

— Вы любите музыку, Нина?

— Очень, Владимир Сергеевич. Скажите, что вы сейчас играли?

— Так, знаете ли, собственную фантазию, — смущенно пробормотал он и, прижав скрипку к груди, нерешительно спросил: — Вы на меня, должно быть, сердитесь? — его голос дрогнул. — Я, право, не знаю, как это у меня получилось…

Ей вдруг захотелось звонко расхохотаться. Кусая губы от душившего ее смеха, она с наигранной строгостью проговорила:

— Чтоб вы, Владимир Сергеевич, не смели больше этого делать! Могли увидеть соседи: что бы подумали?

И, меняя тон, ласково улыбнулась:

— Расскажите что–нибудь о себе, Владимир Сергеевич, или сыграйте, только не такое грустное, а то плакать хочется.

Кравченко, все еще прижимая к груди скрипку, сказал:

— До войны, Нина, я учился в университете… и мечтал о музыке. Мой отец учил меня играть на скрипке. Он говорил, что я буду замечательным скрипачом… Но пришла война… и сделала из меня солдата. Потом наступила революция…

Он помолчал. Опустил руку со скрипкой:

— Газеты кричали о большевистском варварстве, призывали спасать Россию и культуру… Я был в действующей армии. Я искренне тогда верил и в Учредительное собрание, и во многое другое… Мне тогда казалось, что мы сражаемся за народ, за его свободу…

Владимир нервно подошел к окну и распахнул его настежь. В комнату ворвался топот скачущей лошади, и ему показалось, что вместе с ним словно издалека долетел чей–то незнакомый, непохожий на Нинин голос:

— А теперь вы верите в это, Владимир Сергеевич?

Владимир быстро обернулся. Прямо на него строго и выжидающе смотрели глаза девушки.

— Верю ли я теперь? Нет, Нина, былой веры у меня нет.

Подойдя к комоду, Кравченко бережно положил на него скрипку.

— Эта скрипка моего отца, Нина. Вместе с любовью к музыке он воспитал во мне большое чувство, чувство любви к народу. Если б он был жив, он…

Послышались чьи–то шаги, и в комнату вошел молодой высокий казак с нашивками вахмистра на погонах. Нина встала:

— Вот и мой брат…

Кравченко без труда узнал на вошедшем темно–серую черкеску, которую видел сегодня в руках у Нины. Заметив, что брат и Кравченко молчат и настороженно смотрят друг на друга, Нина поспешно сказала:

— Дмитрий! Чего же ты стоишь как вкопанный? Это наш квартирант, Владимир Сергеевич.

Кравченко, шагнув вперед, дружелюбно протянул Дмитрию руку:

— Садитесь, господин вахмистр! Здесь хозяин вы, а я ваш гость. — И, видя, что Нина выскользнула из комнаты, с грустью добавил: — К тому же, очень недолгий.

— Как? Разве вы уезжаете?

— Да, наша дивизия сегодня уходит из станицы.

Кравченко невольно заметил, как в глазах Дмитрия на миг вспыхнула радость. Но уже в следующую секунду они безразлично смотрели на Кравченко.

— Не знаю, правда или нет, но слышал, что будто бы наш фронт прорван и что эта рваная сволочь идет на Армавир. — Дмитрий проговорил это таким искренним тоном, что Кравченко невольно подумал: «Неужели я ошибся?»

— Скажите, вы давно служите у генерала Шкуро? — спросил он.

— Да, мы с его превосходительством старые знакомые. Я у него служил урядником еще в германскую войну.

В комнату вбежала Нина:

— Владимир Сергеевич! Вам из штаба пакет привезли.

Кравченко быстро разорвал протянутый девушкой серый конверт. Писал адъютант генерала Покровского, Николай Бут:

«Владимир! Приходи в штаб. Есть важные новости. Жду».

Кравченко недовольно перечитал письмо — не хотелось уходить, не расспросив хорошенько Дмитрия. Он и сам не знал, для чего ему это нужно, но казалось ему, что Дмитрий совсем не тот человек, за которого себя выдает, и хотелось узнать о нем правду. Поймав вопросительный взгляд Нины, он небрежно сказал:

— Так, ничего важного. Зовут в штаб.

И, надевая на ходу шашку, кивнул Дмитрию головой:

— Еще увидимся.