Пути. Дороги. Встречи

— Неужели так быстро ваша баня натопится? — удивился я.

— Да мы недавно её топили. Она не остыла, — проворчал Добран Глебыч. — Так что готовься. Получишь от женщин полотенце.

— Оно уже висит на его кровати, — посмотрела на мужа Ярослава Ивановна.

— Но он не знает, где его кровать, — улыбнулся Добран Глебыч. — Покажи-ка Ару его комнату, — обратился хозяин к жене.

Мы прошли по тёмному коридору и оказались в небольшой спальне. На её полу лежала зимняя медвежья шкура, а у узкого высокого окна стояла тумбочка. В углу я заметил полку с какими-то книгами. Перед ней, привлекая на себя внимание, красовалось расписанное красными конями тяжёлое кресло.

— Это твоя койка, — показала на кровать хозяйка дома. — Здесь всё чистое и свежее. Из бани — чай и сюда на отдых. Будить тебя завтра никто не будет.

Я поблагодарил за заботу Ярославу Ивановну и, осмотрев принесённое мне широкое домотканое полотенце, вернулся в горницу. Там, просматривая альбом с какими-то фотографиями, меня ожидал Добран Глебыч.

«Наверняка начнёт знакомить с фото всех своих родных, — с грустью подумал я. — С таким явлением и в сибирских, и в уральских деревнях мне уже приходилось встречаться».

Увидев мой обречённый вид, хозяин дома бросил на стол свой альбом и, поудобнее устроившись в кресле улыбнулся.

— До бани час, а то и более, так что давай поговорим, — начал он издалека. — Я видел, как у тебя горели глаза, когда ты слушал о северной архитектуре и о каменных письменах арктов. Наверняка, ты об этом никогда не слышал.

— Не слышал, — согласился я.

— Вот почему я хочу тебе ещё кое-что сказать на тему северной прародины: есть в психологии человека такое понятие, как синдром севера. Ты о нём что-нибудь слышал?

— Вскользь, и, если честно, то мало в него верю, — сказал я.

— И напрасно, — сдвинул брови старейшина. — Синдром севера существует. И сила его огромная. Он движет не только птицами и стадами оленей, движет он и людьми, точнее человеком белой европеоидной расы и никакой другой. Какие только народы не работают в Заполярье: и среднеазиты, и японцы, и кавказцы, даже турки и негры, но возвращаются в высокие широты, причём, не временщиками, а постоянными жителями, только представители белой расы. В основном это русские, белорусы, украинцы, немцы, шведы, норвежцы и датчане. Изредка англо-саксы. Неофициально подобное явление называется зовом севера. Или магнитом Полярной звезды. Очень многие люди, один раз побывав на севере, не могут без него больше жить. Они не в состоянии объяснить, что с ними происходит. Некоторые говорят, что притягивает их чистота здешних снегов, или северное сияние. Находятся такие, которые выдумывают, что на север их тянут необыкновенные краски здешней природы. На самом деле и славян, и германцев влечёт в Заполярье другое. Прежде всего — генетика. Проснувшееся в подсознательном воспоминание о погибшей прародине. Такое явление у нас в Беломорье называют голосом предков. Понимаешь, Ар, — медленно, выделяя каждое слово, проговорил старейшина, — белой расе необходимо пользоваться генетической памятью. Казалось бы, явление необъяснимое, но оно существует и, что самое главное, действует. О чём это говорит? Да о том, что все мы — представители белой расы, дети одного корня. И делить нам нечего.

Несколько секунд Добран Глебыч молчал, потом, посматривая на меня, добавил:

— Любопытный факт — дети ненцев, хантов, якутов, чукчей и долган, выросшие в Москве или в других наших городах, на север подобно русским не рвутся. Когда туда попадают, то стараются как можно скорее оттуда слинять. Вот тебе и северные народы! По генетике они южане. Только об этом не принято в научных кругах говорить.

— У нас много что не принято, — поддержал я рассказчика. — Например, то, что механизм отопления у нас русских и немцев сильнее, чем у эскимосов. Адаптированного к северным условиям помора труднее заморозить, чем эскимоса. Здесь тоже генетика. Мне об этом феномене рассказывал ещё покойник-хранитель.

От слова «покойник», Добран Глебыч вздрогнул.

— Я знаю, что произошло, — тихо сказал он, — Но прошу тебя никогда не называй этого человека покойником. Не важно, жив он или нет. Понял меня?

— Понял, — сконфузился я.

— Это очень важно, Ар, — взял со стола свой альбом с фотографиями старейшина.

Почему важно до меня сразу не дошло.

«Важно, так важно, пусть так и будет», — подумал я.

А между тем, полистав альбом, Добран Глебыч пробасил:

— Подойди и взгляни — это фотографии кекур. Всё что осталось от галереи статуй древних. Они стоят на Медвежьих островах, выветренные и разрушенные до неузнаваемости.

Я стал рассматривать протянутые мне фотографии. «Кекуры», так называют прибрежные чукчи до 17 метров в высоту базальтовые напоминающие людей столбы: о них я хорошо знал, но считал их причудой природы.

— А с чего ты взял, что кекуры когда-то были гигантскими скульптурами? — спросил я старейшину.