Пути Господни

Он видел Бланке после своего ареста ещё два раза. Один раз издали в здании гестапо, другой раз их вместе привели на допрос, из тюрьмы Френ. Они были скованы одной парой наручников, поговорить им не удалось. Всяческое слово и жест карались мгновенно. Бланке вёл себя на допросах прекрасно, никого не выдал, не сказал ничего, что могло ухудшить положение Игоря Александровича. Вернувшись из Бухенвальда, он узнал, что Вильгельм Бланке, также твёрдо и бесстрашно держался перед военным судом, который состоялся в июле месяце в отеле «Континенталь». Он взял на себя полную ответственность за свои действия и сказал, что он немец, любящий свою родину, ненавидящий фашистский режим и что он с радостью сделал то, что ему велел долг и совесть. Бланке расстреляли в августе 1944 года. Игорь Александрович вернулся в 1947 году в СССР, где был опять арестован и где на Лубянке, во время допросов его упрекали, «что если он выжил в Бухенвальде, то значит был сотрудником гестапо». Поверить, что человек по доброй воле вернулся на родину, они не могли, ну, а коли вернулся, значит враг.

Моё послевоенное Ленинградское детство прошло в окружении сверстников, рисующих мелком на чём попало свастики. Немцы — это фашисты, потом это при–печатывание перекинулось на других иностранцев, порой величали так и своих русских, которые выделялись из общей массы. Фильм Александрова «Цирк», призванный воспитывать уважение к цвету кожи и профилю, экзамена на терпимость не выдержал. Позднее образ «не своего» человека перекинулся и на людей кавказкой национальности.

Это трибальное «наш — не наш, свой — не свой» так засело в сознании советских людей, настолько проникло в поры, перекинулось в поколения, что и молодые, те кто теперь летает в бизнес классе на «Эр Франс», и те, кто живут в русской глубинке, с трудом себя сдерживают от оскорблений. В слово «свой» вложено больше чем принюхивание, в нём отгороженность от «не нашего», желание подпереть Стену, подновить железный занавес, внутри которого были свои круги ада, и километры колючки отгородившие «своих же от своих», и сын доносил на отца, а брат в монастырских стенах расстреливал брата. Кто же был «наш» и «свой»? И когда же это безумие началось?

Прошлый век, как ни один в истории, был помечен построением «стен» и границ. Но стены рухнули, Европа едина, человек обрёл свободу, но так и не сумел обрести мир с самим собой. Труднее всего осмыслить, что «своего» можно встретить за пределами своей семьи, города, страны и языка. А порой близкий, родной человек, на проверку оказывается чужим.

Владыка Василий

Мне очень трудно поставить окончательную точку в моём повествовании.

Эта завершающая глава посвящена Архиепископу Василию (Кривошеину): офицеру, монаху, богослову. Мой рассказ о нём является как бы доказательством тому, что мы ничего не можем предполагать и решать заранее и только Господь ведает истинные пути нашей земной жизни.

По учению преподобного Макария Египетского, христианин — это таинственное единство горнего света и дольнего мира. Название новой книги, которая вышла в издательстве Сатис «Письма о горнем и дольнем» вполне соответствует и горнему свету и дольнему поднебесному пути, Божьему миру, где на протяжении почти четверти века, на Святой Горе Афон, подвизался простой монах Василий (Кривошеин).

Ничто не предвещало петербуржцу, студенту исторического факультета в миру Всеволоду Александровичу Кривошеину, четвертому сыну министра при императоре Николае II, оказаться на Афоне, стать автором всемирно известных святоотеческих и теологических трудов (о пр. Симеоне Новом Богослове, Св. Григории Паламе, о молитве и многих других). Более того, когда Всеволод в 1919 году вступил в Белую армию к Дроздовцам, он скорее помышлял о военной карьере, по примеру своих братьев — Василия, Олега, Игоря и Кирилла. Он не был особенно религиозен, но всю гражданскую войну проносил нательную иконку св. Варвары, которая сберегла его от шальной пули и высветила будущий горний Афонский свет. Именно Афон, куда он поехал паломников в 1925 и остался послушником, сделал владыку Василия таким, каким он был: смиренным монахом, ведущим скромную жизнь, сохраняя при этом свободу мысли и слова. Человек глубокой эрудиции, полиглот, несмотря на все сложности, с которыми ему пришлось столкнуться в Церкви, именно правда и любовь заставила владыку Василия всю жизнь оставаться верным Московскому Патриархату.

Как всякий пожилой человек, а тем более монах, он готовился к смерти и заранее написал завещание. В нём он подробно описывает, как он желает распорядиться своим монашеским скромным имуществом, и главным богатством — библиотекой — в 1500 томов, которую он завещает Ленинградской духовной академии. А начинается это «Завещание» со слов: «Я, нижеподписавшийся, Василий Кривошеин, архиепископ Брюссельский и Бельгийский,