Пути кораблей

Все время, пока мы работали на берегу, в бухточке против станции плавали и играли морские зайцы. Пуская круги, они то появлялись на поверхности бухты, то исчезали, на секунду показывая широкие лоснящиеся спины.

Однажды к станции подошел медведь. Он шел под берегом вдоль кромки припая. Подвигавшегося по берегу зверя заметили с палубы корабля. Тотчас вооруженные охотники направились в шлюпке на берег. Медведь ни малейшего внимания не обратил на высаживавшихся людей. Он продолжал заниматься своими делами, внимательно обнюхивая свежие собачьи следы. Его застрелили почти в упор. Точно тяжелый мешок, он скатился к ногам охотников вместе с грудой сухого рассыпавшегося снега. По настоянию кинооператора, для доставки убитого зверя были запряжены в нарты собаки. Кадр получился великолепный, и любители сниматься имели полную возможность много раз позировать подле привязанного к нартам первого добытого на Северной Земле зверя.

У неведомого острова

Уже на четвертый день непрерывной работы дом был готов, и печник Колдун затопил новую печку. Над крышей повалил дым — первый дым человеческого очага над берегами Северной Земли. Окна обжито запотели. Плотники заканчивали сени, где должен помещаться склад необходимого продовольствия на случай, ежели зимой дом занесет и обитатели будут отрезаны от внешнего мира.

Где неделю назад бродили только медведи и перебегали голодные песцы, а ветер крутил по голым камням сухую поземку, теперь высилось становище, уютно пахло дымом и человеком. Маленький дом был похож на промысловую избушку с небольшими квадратными оконцами, выходившими на открытое море. Внутри избушку разделяла высокая перегородка. Нельзя назвать уютным помещение, где трудно разместить самые необходимые принадлежности человеческого жилища. Североземельцы не имели удобств, которыми располагали зимовщики бухты Тихой на Земле Франца-Иосифа. У них не было отдельных комнат, светлой столовой с висячей лампой и граммофоном, не было просторной кухни и умелого кока (всем этим пользовались зимовщики бухты Тихой, жившие в несравненно лучших условиях). Четырем оставшимся на берегу людям предсьояло распределить между собою ежедневный насущный труд, необходимый для суровой борьбы за жизнь.

Высокие островерхие сугробы уже со всею очевидностью напоминали нам о наступлении зимы, и, чтобы не подвергать риску судно, на тридцатое августа был окончательно назначен отход «Седова». Последний день мы провели на берегу, помогая устраиваться зимовщикам. Засыпаемые густой метелью, мы торопливо перетаскивали и складывали нагруженные на берег запасы. Плотники обшивали теплой обивкой стены. Это были отличные архангельские ребята. Их умелая и дружная работа в значительной мере способствовала нашим успехам.

Сам начальник зимовки, кирпично-загорелый, был невозмутимо спокоен, хорошо улыбался, открывая плотные, блестевшие на смуглом лице зубы. Он очень мало говорил и еще меньше позировал перед объективом киноаппарата. И дело под его руководством катилось споро и гладко.

Утром тридцатого мы прощались с североземельскими зимовщиками. День был туманный, с пасмурного низкого неба сыпался мокрый снег. Проводы начались на берегу. После речей и братских пожеланий над крышей нового дома взвился красный флаг. В последний раз мы смотрели на возведенные нашими руками постройки.

В полдень «Седов» поднял якорь.  У трапа покачивалась шлюпка. Собравшись на палубе, мы крепко пожимали руки четырем остававшимся на берегу людям. Последним спустился по трапу радист Ходов. На безусом, засеянном веснушками, обветренном лице его таяли снежинки.

Шлюпка провожала отходившего малым ходом «Седова», и мы следим, как ныряет она, качаясь на зыби. В шлюпке виднелась куртка Ушакова, рыжели растрепанные ветром волосы на непокрытой голове промышленника Журавлева. Вот Ушаков вынул револьвер и трижды выстрелил в воздух. Седовцы ответили дружным залпом.

Со мною рядом стоял буфетчик Иван Васильич. Моргая маленькими глазками, он с печалью смотрел на уменьшавшуюся шлюпку. По пухлому его лицу текли слезы.

— Иван Васильич, что с вами?

— Жалко, жалко, ох, жалко, — частенькой скороговоркой, покачивая головою, заговорил Иван Васильич. — Очень хорошие люди...

— Да ведь будут живы, свидимся.

— Знаю, что будут живы, а жалко. На этакую муку остались, — повторял Иван Васильич, кончиком салфетки вытипая катившиеся по щекам слезы.

Мы смотрели, пока на фоне удалявшегося туманного берега шлюпка стала совсем маленькой точкой. Вот она остановилась и, сделав круг, повернула обратно. До слуха ветер донес сухие револьверные выстрелы. Это прощались зимовщики с «Седовым».

Выйдя в море, мы не встретили никаких признаков близкого льда. Без единой льдинки до самого горизонта темнела открытая вода. Мелкая зыбь катилась по просторному, пенившемуся белыми барашками морю. «Так бы идти до Архангельска», — думали мы, любуясь на клубившиеся, накатывавшие на нос «Седова», рассыпавшиеся белой пеной черные седоватые волны.