Пути моей судьбы

Перед домом расстилалась большая поляна. Это была именно поляна, а не площадь, там росла низкая плотная трава, почти как на газоне. Хотя временами эта поляна использовалась и как площадь. В дальнем от нас участке, ближе к школе, маршировали и пели песню «Вставай страна огромная…» сформированные в районе отряды для отправки на фронт. Мы, конечно, бегали туда на них смотреть, а играли обычно поблизости от дома. Здесь никто не ходил и не ездил и место принадлежало исключительно нам. Летом были игры на траве, зимой катались на санках по небольшому склону, весной прыгали через возникший от таяния снегов ручей пускали кораблики и толпились на подсохших прогалинах.

Эта обжитая нами поляна была местом действия моего детского сна, который запомнился мне на всю жизнь. Не знаю видела ли я его во время болезни или в обычную ночь, не помню также сколько мне было тогда лет, но видение было неправдоподобно ярким. Я находилась на поляне в небольшом светлом пятне среди абсолютной темноты, а из сверкающего круга на небе на меня смотрел некто в блистающих синих одеждах. Лика его я не помню, сейчас он у меня сливается с иконописными образами, но это уже современное восприятие. Тогда дома решили, что мне приснился Целитель Пантелеимон, которого я считаю с тех пор своим покровителем.

От поляны нас отделяла грунтовая дорога, по которой мало кто ездил, в основном, гоняли скот на пастбища, подвозили дрова и сено. Вид замыкала Школьная улица и сама школа. И хотя школа была видна из окна нашего дома, расстояние до неё было довольно большим. Прямо за садом были чайная и магазины. Это было место очередей за хлебом, мы там часто крутились около взрослых. В магазине стоял большой ларь с крупной солью, из которого мы брали кусочки и пытались сосать вместо конфет. После войны, когда жизнь несколько оживилась, там продавалась газированная вода и мороженное в виде брикетов с двумя круглыми вафлями снизу и сверху. В южном направлении от дома на краю села находилась Синяя больница, называемая так по цвету стен. В этой больнице родилась сестра Галя и я однажды лежала со скарлатиной. Мы с подругой иногда ходили к её матери, работающей там. В такие походы мы старались нарядиться и однажды нам это особенно удалось — повязали головы шелковыми платками, Нина — малиновым, а я бледно-розовым, папиным подарком. Платки были действительно красивыми, мы чувствовали себя просто принцессами и гордо шествовали босиком по пыльной, пустынной улице.

По дороге заходили на ветеринарный участок, там работала ветеринарным врачом жена моего дяди Никиты и жили родители будущего мужа старшей сестры, тоже работавшие ветврачами Харчиковы Павел Федотович и Клавдия Андриановна. Она была очень доброй и всегда нас чем-нибудь угощала. Место было для нас притягательным своей необычностью — запах карболки, станки для животных, и конные грабли, на сидение которого так было удобно расположиться. Дом стоял на большом дворе со старыми берёзами и яблоньками-дичками, которые в своё время посадил мой дед Никифор. Росшие маленькие яблочки, ранетки, казались необыкновенно вкусными, их можно было рвать сколько хочешь. Был там и колодец с воротом, в глубину которого мы любили смотреть.

В северной стороне от дома на другом конце села на пригорке располагалось кладбище, мы иногда заходили туда посетить могилу бабушки возвращаясь с расположенного неподалёку нашего участка проса. На ней стоял серый от дождей и времени деревянный крест с двухскатной кровлей, характерной для старообрядцев. Такие кресты имеют почему-то особенно печальный вид. Пахло травой и полынью.

К востоку от дома располагался базар, действующий по воскресеньям. Там продавали семечки и серку — тогдашнюю жвачку из кедровой смолы. Продавцы держали её в стеклянных банках с водой, а семечки насыпали в бумажные кулёчки из газеты. Рядом с базаром была пекарня, от неё исходил чудесный запах печёного хлеба, один из самых моих любимых до сих пор. Теперь мы регулярно наслаждаемся подобным ароматом, исходящим из домашней хлебопечки. И мука у нас несравненно качественнее и закладываются ингредиенты, о которых в военном хлебе и речи не было, и запах прекрасный, но всё же кажется, что тот, прежний был лучше.