Пути-перепутья

- Не знаю. Она ничего не сказала. Сдается мне, она его встретила.

- Верно. В самую точку. Мне ли этого не знать… А теперь надо закрыть окна и спустить занавески… Другие любят камфару или там гофманские капли, но от камфары только слабнешь. Камфара против моли хороша. Нет, дорогая госпожа Нимпч, организм, и вдобавок такой молодой, должен сам себе помочь. На мой взгляд, самое полезное - пропотеть. Но хорошенько. Ведь отчего вся напасть? От мужчин. А и без них не обойдешься… Гляньте-ка, у ней щечки опять порозовели.

- Может, лучше доктора позвать?

- Боже упаси, какого еще доктора! Они все в разъезде, покуда хоть одного сыщешь, человек успеет десять раз помереть и десять раз воскреснуть.

Глава семнадцатая

После описанной выше встречи прошло два с половиной года, за это время в судьбе наших друзей и знакомых произошли большие перемены, только на Ландграфенштрассе все оставалось по-прежнему.

Здесь, как и прежде, царила бодрость, здесь сохранилось веселое оживление медового месяца, здесь, как и прежде, смеялась Кете.

Обстоятельство, которое могло бы, пожалуй, огорчать другую молодую женщину,- то, что наша пара так и осталась парой,- нимало не печалило Кете. Она с такой радостью отдавалась жизни, так любила наряды и болтовню, прогулки и выезды, что возможные перемены скорей пугали, нежели привлекали ее. Материнский инстинкт - не говоря уже о радостях материнства - был ей покамест неведом, и когда мадам Селлентин позволила себе однажды высказаться в очередном письме по этому поводу, дочь ответила ей строками почти кощунственными: «Не печалься, мамочка. Брат Бото на днях отпраздновал помолвку, через полгода сыграют свадьбу, и я охотно уступлю моей будущей невестке честь продолжить славный род Ринекеров». Бото придерживался на этот счет несколько иных взглядов, но и он не слишком тяготел к прибавлению семейства, если же порой его счастье омрачало мимолетное недовольство, то это было все то же, что тревожило его во время свадебного путешествия,- мысль о том, что Кете почти не способна говорить разумно и решительно не способна говорить всерьез. Спору нет, Кете была отличная собеседница, иногда ей приходили в голову счастливые мысли, но даже самые удачные из ее высказываний были поверхностны и игривы, словно у ней полностью отсутствовала способность отличать существенное от несущественного. А всего хуже, что сама Кете считала эту черту своим достоинством, немало собой гордилась и в мыслях не держала отказываться от нее. «Ох, Кете, Кете!» - восклицал Бото, и в его тоне угадывалось неодобрение, но счастливое устройство ума всякий раз помогало Кете обезоруживать мужа, да так, что он и сам себе потом казался нудным педантом.

Лена, простая, правдивая и немногословная, все чаще вставала перед его глазами, но тотчас исчезала, и лишь когда ему по воле случая вспоминался тот или иной эпизод, вместе с яркостью воспоминания оживало и более глубокое чувство, а порой даже смущение.

Один такой случай произошел уже в первое лето, когда молодая чета, вернувшись с обеда у графа Альтена, сидела на балконе, кушая послеобеденный чай. Кете полулежала в креслах, а Бото читал ей газету - нашпигованную цифрами статью о церковных сборах. По правде говоря, Кете мало что понимала из читаемого, да и цифры очень ей мешали, но слушала она с превеликим вниманием, потому что все неймаркские барышни по меньшей мере половину своей юности посвящают слушанию проповедей и всю дальнейшую жизнь принимают пасторские интересы близко к сердцу. Так было и сегодня. Наконец наступил вечер, и в ту самую минуту, как сумрак упал на землю, прелестным штраусовским вальсом началась вечерняя музыка в Зоологическом.

- Ты только послушай, Бото,- сказала Кете, поднимаясь с кресел, и добавила задорно: - Давай станцуем.- Не дожидаясь согласия, она сорвала его с места и начала вальсировать - через дверь в прилегающую комнату и еще несколько кругов по ней. Потом она наградила мужа поцелуем, прижалась к нему и сказала: - Знаешь, Бото, я в жизни не танцевала с таким удовольствием, даже на своем первом балу, когда я еще обучалась в пансионе у фрау Цюлов. Признаюсь тебе честно - это было до конфирмации, дядюшка Остен взял меня с собой под свою ответственность, а мама и по сей день ничего не подозревает. Но даже там мне не было так хорошо. А ведь запретный плод - он всегда самый сладкий. Верно? Но ты молчишь, Бото, ты смущен. Опять я тебя уличила.

Он хотел что-то ответить - как сумеет,- но она не дала ему и рта раскрыть.

- Право же, Бото, в твоем смущении повинна моя сестренка Ине. Не утешай меня, не доказывай, что она еще полуребенок или едва вышла из детского возраста. Такие девочки всего опасней. Верно? Впрочем, будем считать, что я ничего не видела. Ей-же-ей, я на вас не в претензии. Вот если взять старые, совсем старые истории, то тут я ревную, куда больше ревную, чем к новым.

- Странно,- промолвил Бото, пытаясь улыбнуться.