Пути-Пучи

Тем временем опустил Винцент или кто там был на коне вместо него, маску свою ко мне и левой рукой в перчатке кожаной, золотыми нитями пряденной, знак мне сделал (так я и не понял, что тот знак означал) – и тронул коня, и как ветер конь его поскакал, прямо на вершину холма, где некто неподвижно стоял, голову капюшоном укрывши. Тут молнии ударили белые, сразу пять или шесть, уши от грохота адового заложило мне, и в свете ослепляющем умудрился разглядеть я, что человек на холме поворачивается лицом к всаднику, и человек тот мне знаком – Гобьер Козья Шапка, бастард с порченной головой.

Он ладонь ко лбу приложил, от света глаза свои защищая, беспомощен выглядел, и в тот момент настиг его всадник ужасный и копьем что есть силы ударил; о, как громко били копыты! Но пронзить не смог всадник, а лишь только повалил наземь.

Вскочил Гобьер, завыл по-своему, но не побежал прочь, а остался ждать всадника, когда тот остановит коня и повернет вспять. Повернулся, сгорбился и руки расставил. Но конь исчез в темноте, и вместо него, весь в молниях, которые били теперь без перерыва, камнем пал на него коршун громадный с золотым клювом; пал, но уже на пустое место, потому что Гобьер волшебным образом к тому мгновению расположился совсем иначе – не отпрыгнул, не отбежал, не переместился, а, по-моему, оказался. Был только что здесь, а теперь находится там – так мне почудилось. Если б я не видел собственными глазами, никогда бы не поверил, что такое может быть, тем более, что со стороны бастарда совершенного, Гобьера Козья Шапка. Сам же коршун под молнию попал; была та молния кровавого цвета и толщиной со столетний дуб, как ударила она, брызги золотые полетели от коршуна; но каждая из брызг тех, еще земли не достигнув, превратилась в животное, походящее на летучую мышь, только гаже. И все они, со скоростью необычайной, направились на Гобьера – тот ожидал.

Далее я не видел, потому что одна из тех мышей оказалась вдруг рядом с моим лицом, и обняла его крыльями, и тысячи коготков на тех крыльях, и каждый коготок мне в лицо впился, боль неописуемую причиняя, и упал я, и лишился сознания, а когда открыл глаза, светло уже было и дождь кончился.

Был я промок насквозь, озноб меня мучил и тело мое болело. Слабым голосом позвал я постельничьего, однако понял сразу, что не дозовусь я его. С трудом я на ноги встал и огляделся, вспоминая постепенно события прошедшего вечера. Еще раз посмотрел я внимательно вкруг себя, и оказалось, что лежу я на самой вершине холма, точно там, где в полночь началась битва, я же стоял внизу; и какая сила перенесла меня на вершину, так и осталось для меня непонятным. Потрогал лицо – вся ладонь в крови оказалась.

И тут увидел я, что рядом со мной человек лежит, и похоже, что мертвый, немало я видел мертвых. Когда пригляделся, узнал в нем Гобьера по прозванию Козья Шапка. Был он весь избит и лежал навзничь, хромую ногу поджав.

Позвал я его по имени – не отозвался. Потрогал – был мокр и холоден, но все же слабо дышал. Вспомнил я тогда бой полночный и подумал, что не простой это человек, Гобьер Козья Шапка, пусть даже он и калека хромоногий с порченной головой. Взвалил я его себе на плечо и понес к замку.

Недолго шел, вассалы мои мне навстречу бежали.

А когда пришел Гобьер в себя, уже в покоях моих, то посмотрел на меня взглядом твердым и сказал:

- Маска.

Не понял я, он тогда повторил:

- Найди маску.

Хотел я слуг послать на холм поискать маску, но решил, поразмыслив, что нельзя слуг в такое дело вмешивать, тайное это дело, не для слуг оно. Вздохнул и пошел сам.

Маску я нашел сразу. Лежала она на холме, наполовину заваленная землей и мелкими камнями; попробовал поднять ее, но даже с места не смог сдвинуть.  Однако не удивился я чуду такому – ожидал от маски золотой колдовства, любого, не этого, так другого.

Тогда я подумал и засыпал ее совсем, и перчаткой своей прикрыл, чтобы потом узнать место, сам же вернулся в замок и сказал Гобьеру:

- Цела твоя маска, Царь всех воров!

Во весь рот Гобьер улыбнулся

- За это отблагодарю тебя и ничего не отберу, - сказал. – И триста шестьдесят три года никто отобрать не сможет. Множь достояние свое, эн Бертран, рыцарь, и потомкам накажи, чтобы множили – триста шестьдесят три года будет ждать тебя и род твой удача во всех делах, а что будет дальше, не знаю.

Встал и ушел, на прощанье мне улыбнувшись странной, но уже знакомой улыбкой.

И вот что я думаю, сидя сейчас перед переписчиками моими, Лудольфом и Бернар-Гильфором (все-таки странно, что двойное у него имя, сам уверяет, что из знатного рода, но не верю я), - правы, я думаю, были люди, когда ненавидели слуг Пути-Пучи, пусть даже и не знали, кто они такие и чем занимаются. Верить им нельзя, поклоняться им нельзя, помогать тоже нельзя. Увидишь умирающего из них – плюнь в его сторону и уйди как можно скорее.