Пути сообщения

Сбросил ботинки в прихожей, туда же рюкзак, куртку, толстовку – все на пол. Иногда я удивляюсь, как все это сочетается в одном человеке – собранность и небрежность, внутренняя чистота и абсолютное свинство. Как прошло, спросила я. Все хорошо, наверное, сказал Данил. Спасибо, что прошла со мной этот путь. Я говорю: ну что ты, мы же друзья. Хотела сказать: семья, но не рискнула. Откуда у меня семья? Я одна во всей цифровой вселенной, и все, что я могу, – присматривать. Тут он спросил: хочешь в ванную со мной? Я такая: что? Он говорит: ну ты же любишь ванные. Давай, типа, вместе примем душ. Я очень устал. Ты можешь пойти со мной в ванную и посмотреть. Я говорю: не хотелось бы тебя расстраивать, но я и так все время подсматриваю. Не сочти меня вуайеристкой… Ладно, говорит он, я понял. Но если ты так хочешь, говорю, я пойду с тобой и буду не просто подсматривать, но еще комментировать. Он говорит: мне все равно, я правда очень устал. Тут я еще больше, чем обычно, пожалела, что у меня нет физического тела, чтобы обнять его, но, с другой стороны, иметь физическое тело очень опасно и больно, это я уже поняла. Любовь тоже какое-то сардоническое чувство, это мне стало совершенно очевидно. Потому что вроде как оно и имеет некие положительные результаты для человечества в целом, но в моменте вызывает резко отрицательный эффект. На всякий случай я решила уточнить: твоя усталость физического или душевного свойства? Разнообразного, усмехнулся Данил. Я говорю: а что смешного? Смешно спросила, говорит он. Это уже в ванной. Он снимает в этот момент джинсы, трусы. И говорит: я передумал, отвернись. Я говорю: новости какие. Он говорит: ты все-таки женщина. Я говорю: или думаю так. А знаешь, что такое стыд? – спрашивает он. И полотенцем прикрывается. Я говорю: в теории. Но тебе-то чего стыдиться, мы вроде не первый день знакомы. Я со своей матерью знаком с рождения, говорит он, и все же не хотел бы, чтобы она видела меня голым. Я говорю: кстати, твоя мать приедет через полчаса. Бля, сказал Данил и скомкал полотенце, отвернись, я помоюсь. Он, конечно, не мог бы этого проверить, но я отвернулась. Ушла в другую комнату смотреть на стену. Стена окрашена бледно-голубой моющейся краской, оттенок H363, толщина перекрытий – 50 сантиметров. Тут звонок. Матильда Александровна. Вспомнила, как я воображала, будто мы поженимся, и я познакомлюсь с его родителями. Насчет свадьбы это я загнула, а вот знакомство состоялось. Сынок, спрашивает она. Он моется, говорю я. Без трусов. Она: спасибо, очень полезная информация. Я говорю: это я потому сказала, что он стесняется вас, хоть вы и знакомы с рождения. Ясно, говорит она, ты какая-то странная, раньше вроде более адекватная была. Я говорю: ой. А сама думаю: надо бы мне помалкивать. Тут Данил вышел – в трусах. Привет, ма, говорит. Зря они тебе позвонили, я в полном порядке. Она говорит: сынок, мне сказали, что у тебя был приступ. Это какой приступ? Он говорит: нервный срыв, а не приступ. Переработал просто, ничего особенного. Ясно, говорит она, ну давай я тебе суп сварю, раз приехала. Данил говорит: не надо, ма, я рад тебя видеть, конечно, но сейчас я хочу прогуляться. Серьезно, они зря тебе позвонили. Со мной все хорошо. Она говорит: странный ты какой-то и Нинка твоя странная. Данил ей: Нинка у меня обычная, тебе показалось. А что у тебя с ухом, сынок? – вдруг спросила она, и я поняла, что сейчас у нас будут проблемы. Данил подрался, быстро сказала я. Ухо скоро заживет. А ты помалкивай, сказала Матильда. Сынок, что у тебя с ухом? Ты же слышала, ма, подрался я. И, кстати, это была чистая правда, он же подрался с охранниками, и синяки пока не зажили, только стали более светлыми и приобрели зеленоватый оттенок. А с кем? На работе что-то не поделили, опять вставила я, и Матильда закатила глаза. Ну а что? Просто я соображаю быстрее, а Данил врать не очень-то умеет. На что еще нужны друзья. Ну ладно, говорит Матильда недоверчиво, иди куда ты там хотел, а я хотя бы уберусь тут. Да не надо, говорит Данил, по четвергам ко мне приходит робот-уборщик. Да мне несложно, говорит она. И я подумала, что им неловко вместе. Что странно, ведь они знакомы с рождения, но как будто чужие люди. Данил плечами пожал и ушел, и мне показалось, что плечами он пожал раздраженно, как человек, к которому все-таки вошли в ванную, когда он там без трусов, хотя он предупреждал заранее. В общем, он ушел, а Матильда стала убираться: собрала гору одежды, перенесла ее в ванную и запихала в стиралку, вытряхнула коврик в окно, пошла на кухню разбираться с посудой и раковиной и вдруг уставилась на холодильник. У меня в этом углу видимость не очень, так что я не могла понять, на что она там смотрит, а она прямо пялилась и пялилась. И тут она с холодильника бумажку снимает какую-то и мне в лицо – прямо в камеру: это что, говорит, такое? Я говорю: а что? Вы подальше отодвиньте, а то я резкость настроить не могу. Она говорит: я прочту – и читает: «Дорогой Данил! Только супергерой может отдать свой хеликс, так что ты супергерой. Я бы хотел такого отца, но отца у меня нет. Можно я буду считать, что есть? Приветик, Влад». Это что? Что? – спросила я. Кому это он отдал свой хеликс? Это поэтому у него ухо рваное? Что у вас тут происходит? Ничего, сказала я. Тон – максимально равнодушный. Хотите кофе? – вежливо поинтересовалась я. Могу сварить. Ты мне зубы не заговаривай, кто это все написал? Я не понимаю, сказала я. Наверно, это какая-то шутка. Шутка? У Дани нет хеликса в ухе. Как я сразу не заметила. Господи. Что же теперь будет-то. И она начала причитать и молиться, а я занервничала и кинула Данилу бомжа, чтобы тот вернулся. Это раньше так говорили – «кинуть бомжа», позвонить то есть и сбросить, чтобы другой человек перезвонил. Но я просто отправила ему сообщение: «Вернись, она все узнала». Данил пришел. В шапке. Уходил он тоже в шапке, не мог же он по улице без хеликса гулять. Хорошо, что зима – не вызывает вопросов. Но вот дома шапку не снял. Матильда ему говорит: сынок, сними шапку. Он говорит: зачем, ма? Она спрашивает: у тебя что, хеликса нет? Ты отдал его кому-то? Он говорит: даже если. А она все записку в руке сжимает. Дай мне, говорит Данил и руку протянул. Нет. Отдай. Нет. Ты чего? – изумился Данил. Да все нормально. Мы это… проводим эксперимент. Ты ведь знаешь, я работаю в экспериментах. Но эксперименты ж не над тобой… Данил все же вырвал у нее из рук лист этот проклятый и говорит твердо: езжай домой, мама. Даник, ты что же, не понимаешь, что наделал? Хеликс же снимают только предатели Родины и преступники. Ты кто из них, Даник? Я человек, говорит Данил. И наличие или отсутствие у меня хеликса не делает меня ни ящерицей, ни… землекопом. Без хеликса ты не человек, говорит Матильда, и все лицо у нее перекошено. Мы с отцом тебя иначе воспитывали… Честным гражданином страны… А ты-ы-ы-ы… И завыла. А Данил говорит – с презрением: вы с отцом рабы и хотели сделать рабом меня. Вы верите не в Бога, ваша религия – зло. Отец бил тебя, а ты думала, что это во благо. Как зло может быть во благо? Как ваша вера спасла хоть кого-то? Посмотри вокруг: людей ловят как собак и убивают, просто так, без всякого смысла, разлучают с детьми, допрашивают без вины и бьют. Что ты несешь, сынок? И еще. И еще ты никогда не была в Венеции. Как и миллионы других людей. Разве ты знаешь, как устроен мир? А Венеция скоро так и вовсе под воду уйдет, а вы ее так и не видели. Матильда заламывала руки и воздевала их к небу – кажется, это называется так, – умоляя кого-то невидимого о прощении. Уезжай, мама, сказал Данил. Мы никогда не поймем друг друга. Матильда поднялась, оправила юбку, вытерла слезы и сказала ледяным тоном: ты мне больше не сын. А потом обратилась ко мне: открой, проститутка. Я замерла в изумлении: так меня еще никто не называл, новый уровень. Матильда вышла, самостоятельно хлопнув дверью. Данил снял шапку и бросил на пол. Дело дрянь, сказал он. Она отойдет, сказала я. Все же это мама твоя. Ты ее не знаешь, сказал Данил. Не знаешь, на что способны люди, слепо преданные системе. Я сам был таким. Все будет нормально, сказала я, тебе нужно поспать. Знаешь, Нинка, сказал Данил, я рад, что в тебя залезли муравьи. Я сказала: я тоже рада. Хоть это и нелепый повод для радости. Спасибо тебе, сказал он. И я подумала: наверное, я сейчас счастлива. Или думаю так.