Александр Гумбольдт родился в семье отставного майора прусской армии, любителя парадов и карточной игры, который в один из периодов острого безденежья сумел покорить сердце чопорной, строгой, словно застегнутой на все мыслимые и немыслимые пуговицы, но зато богатой вдовы, у которой от первого брака был слабоумный мальчик… В новом браке случилось и по сей день биологически необъяснимое чудо: дама с всегда поджатыми губами и майор, гуляка-губошлеп, подарили человечеству двух гениев: Вильгельма, одного из величайших лингвистов и филологов (имя его присвоено Берлинскому университету в ГДР, который он же и основал), и естествоиспытателя Александра, младшего в семье, родившегося в 1769 году.
Майор довольно скоро умер, а матери не дано было угадать призвание своих сыновей. Случай обычный: мама видела своих сыновей в строгих мундирах государственных чиновников, о которых те вовсе не мечтали, и отправляла их учиться туда, где они учиться не хотели… Вторично овдовевшая, госпожа Гумбольдт хоть и направляла пути братьев умелой и жесткой рукой, но на образование денег не жалела и не мешала изучать даже совершенно ненужные государственному чиновнику предметы: зачем, например, государственному чиновнику рисование или ботаника, которыми увлекался Александр?.. Но фрау Гумбольдт не мешала ему: она не отступалась от ранее предначертанного, но материнская интуиция тоже не подводила ее, и сыновья получили великолепное образование.
А стать чиновником Александру Гумбольдту все же пришлось — горного департамента, правда, который более других департаментов соответствовал его вкусам и желаниям.
Здесь нет возможности подробно рассказывать об этом периоде в жизни Гумбольдта, но все же несколько моментов, его характеризующих, стоит выделить. В шахтах работали абсолютно неграмотные люди: передавался кое-какой опыт от старших к младшим — и все. Гумбольдт организовал первую в Европе (а вероятно, и в мире) школу для неграмотных горняков, в которой сам же и преподавал.
Беда шахт — рудничные газы, от которых гаснут свечи. Чтобы хоть немного облегчить труд своих «подопечных», Гумбольдт изобрел первую в мировой практике (англичанин Дэви сделал то же, но позднее) рудничную лампу. При испытании ее он отравился газом и потерял сознание. Его нашли еще живым, откачали, а Гумбольдт, к удивлению спасителей, крикнул: «Горит!» — и показал на свою непотухшую лампу: значит, изобретение состоялось!
Горнорудные дела свели юного Гумбольдта с таким же юным русским студентом Соймоновым, принадлежавшим к известному клану уральских мастеров горного дела, — их имя носит проезд у бассейна «Москва», — и Гумбольдт в буквальном смысле на всю оставшуюся жизнь «заболел» Россией. Он совершил большое путешествие у нас в стране, а последняя в его жизни строка оказалась посвященной Алтаю и Петербургу.
В заброшенных выработках Гумбольдт однажды обнаружил живущие почти в абсолютной темноте растения — мхи и лишайники (он их называет «тайнобрачными»). Эти блеклые, влажно-прохладные, поникшие долу стебельки Гумбольдт понял как торжество и всемогущество жизни. Мне кажется, что тогда и начался для Гумбольдта
Служба в горном департаменте все же тяготила Гумбольдта. Не потому, что было совсем не интересно, а потому, что Гумбольдт не умел быть подчиненным. Смерть матери и полученное довольно крупное наследство развязали ему руки, и он решил расстаться с горным департаментом, в котором занимал уже довольно видное место. В ответ на свое заявление Гумбольдт получил от старшего чиновника деликатное и весьма мудрое письмо. Письмо содержало вопрос, почему, собственно говоря, молодой человек стремится в некие дальние страны и не желает посвятить себя служению провинциям Силезии или Вестфалии?.. Да, соглашался старший чиновник, масштаб, конечно, не тот, но зато Гумбольдта ожидает ясное и обеспеченное будущее. Эти строки — тривиальны, и кому только не приходилось в молодые годы выслушивать нечто подобное! Но основной аргумент старший чиновник привел в конце письма: «Оставшись в провинциях Силезия или Вестфалия, — писал старший чиновник, — Вы не только хорошо обеспечите себя, но — самое важное! —
Едва ли.