Пути в незнаемое

Не удалась ему и личная свобода: вторую половину жизни он находился в немалой зависимости от прусского королевского двора, что особой радости ему не доставляло. Гумбольдт, правда, нашел для себя удобную личную позицию: он отождествил понятия «свобода» и «знания», а поскольку знания его были по тому времени почти безграничны, он, наверное, действительно ощущал себя свободным.

Себя, — но не все же могли таким способом обрести свободу. Он десятилетиями, систематически выступал против любых форм рабства. Гумбольдт заставил прусского короля подписать декларацию о немедленном освобождении всех чернокожих рабов, находящихся в пределах королевства. Оба прекрасно знали, что на территории Пруссии нет ни одного чернокожего раба, но Гумбольдт рассчитывал на международный политический эффект и оповестил о «благородном» жесте короля прусского всех своих друзей во всех европейских и американских столицах. После путешествия по России (научный результат — три тома под общим заголовком «Центральная Азия») Гумбольдт написал и такое: «Позор тем людям, которые продают негритянских детей. Русский царь должен также чувствовать укоры совести, так как его белые рабочие находятся не в лучших условиях, чем негритянские рабы».

В 1848 году по странам Европы прокатилась волна восстаний. Восстание охватило и Пруссию, и прусский король вынужден был пойти на удовлетворение некоторых требований восставших, — выйдя на встречу с ними, он растерянно раскланивался с балкона своего дворца перед стоявшими внизу вооруженными людьми.

А вооруженные люди потребовали, чтобы на балкон вышел Гумбольдт — они почему-то верили ему больше, чем законному монарху.

Гумбольдт вышел на балкон и сдержанно поклонился бурно приветствовавшей его толпе.

На следующий день состоялись похороны погибших во время восстания. Во главе процессии рабочих, студентов, бюргеров шел невысокий совершенно седой человек — Александр Гумбольдт, почти восьмидесятилетний старик, уже всем миром признанный одним из величайших ученых своего времени.

В огромном научном наследии Гумбольдта, как, впрочем, и в истории естествознания в целом, особое место занимает «Космос»: это итоговая книга и вершина в творчестве Гумбольдта. Но не случайно в названии своего очерка я не взял Космос в кавычки, — я хочу рассказать не только о «Космосе» как изданном сочинении, но прежде всего о Космосе как картине мира, созданной конкретным человеком. В этом смысле Космос Гумбольдта уникален, для меня нет сомнения, что о нем можно говорить как о явлении, соразмерном с Космосами Птолемея или Коперника. Ни Птолемей, ни Коперник не были поняты сразу, ничего удивительного нет и в том, что с Гумбольдтом произошло нечто подобное. «Космос» Гумбольдта увидел свет в период резко усилившейся дифференциации науки и оказался «шагающим не в ногу»: после шумных первых оваций о нем надолго забыли. Своеобразное возвращение к потомкам началось в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов нашего, разумеется, столетия.

Космические проблемы сейчас у всех на виду, у всех на слуху, но ведь мало кто знает, что в понятийном смысле, говоря о Космосе, мы, не ведая того, подразумеваем гумбольдтовский Космос, — именно он ввел это понятие в наше сознание и даже в наш быт.

Космос Гумбольдта непрост, хотя вполне доступен нашему разумению. Но некоторое усилие для его восприятия требуется, и я чисто по-человечески советую это самое некоторое усилие, приступая к чтению, сделать, ибо Космос Гумбольдта интересен.

Космос

Космос представляется Гумбольдту бесконечным. И все-таки в третьем томе «Космоса», рассуждая об этом, он как бы оставляет читателю возможность личного выбора, Гумбольдт начинает свои рассуждения с того, что с дальнейшим усовершенствованием телескопов будет оставаться все меньше неясного в окружающем нас мире, все меньше будет оставаться «туманов» (туманностей), природа которых не выяснена, но тотчас же предупреждает, что вместо «туманов» разгаданных те же телескопы выявят новые, загадочные, — и так — до бесконечности… Ежели дело будет обстоять иначе, — продолжает рассуждения Гумбольдт, — то могут быть предложены два решения:

первое — небесное пространство ограничено, замкнуто в себе, — тут невольно напрашиваются аналогии с релятивистской астрономией более позднего времени, с утверждениями физиков о конечности вселенной для логической увязки, например, со вторым принципом термодинамики (возрастание энтропии), и т. п.;

второе — вселенная образована мировыми островами (разрядка Гумбольдта), к «одному из коих и мы принадлежим»; острова удалены настолько друг от друга и от земного наблюдателя, что даже в далеком будущем ни один телескоп не достигнет «противоположного берега» вселенной; стало быть — бесконечность: Галактика, Метагалактика, иные метагалактики…