Пути в незнаемое

Мы вошли в подъезд, поднялись по ступенькам. Заведующая открыла дверь, щелкнул выключатель. Что это? Где же многолюдный номер, койки в ряд, домино, дым коромыслом?

Стосвечовые лампы льют тихий белый свет на ковры, на хрусталь за стеклянной дверцей венгерского серванта, отражаются в громадном — от пола до потолка — трюмо.

Я растерялся.

— Это частная квартира?

— Нет, гостиница. К нам приезжают ученые из Москвы, из Ленинграда, из-за границы. Теперь вот вы приехали, — заведующая улыбнулась, — располагайтесь; есть ванная — можно помыться. — Она протянула ключ. — Будете уходить, запрете. Куда положить, сейчас покажу. У нас спокойно — воров нет, все свои люди.

— Хотите семечек?..

Уже минут пять я слышал из темноты тихое щелканье, но, ей-богу же, даже в мыслях не было, что Игорь Александрович Скачков — директор Института сельского хозяйства центрально-черноземной полосы имени Докучаева, профессор, доктор наук, заслуженный агроном республики — «лускает семя», как говорили у нас на Украине. Оказалось, «лускает».

В темноте Скачков толкнулся мне в бок рукой с семечками, потом левой рукой нашел мою правую, всыпал полную горсть.

— Пожалуйста. А я все не решался предложить. Московский писатель… еще обидится.

«Обидится»… Как же! Я с наслаждением грызу крупные сухие семечки, громко сплевываю шелуху. Сколько же это лет я не грыз семечек? С тридцать девятого, как перебрался в Москву из Харькова? Да нет — раньше: в Харькове тогда уже не грызли, стеснялись. Значит, этот подсолнуховый запах, этот вкус в последний раз ощущал я во времена почти доисторические, времена туманной юности, — когда жил в Купянске — маленьком районном городке на Харьковщине. Там в те поры «лускать» не стеснялись, это еще не считалось, как позже, дурным тоном.

— Есть еще, Игорь Александрович?

Он обрадовался:

— Есть, есть, у меня полный карман. Вот, пожалуйста.

Мы идем по темной аллее. Кругом пусто, людей нет: кто в кино, кто дома.

По вечерам после работы Скачков гуляет — неважно с давлением, надо ежедневно хоть час дышать свежим воздухом.

— Я ставлю себе задачу — пятьдесят раз пройти по аллее. Это примерно по сто шагов. Всего на круг три километра. Неплохо, если бы регулярно…

Но беда в том, что проходить эти километры Скачкову удается далеко не регулярно.

Работа института начинается ровно в восемь. Годами заведено: руководство не опаздывает. Директор приходит вместе со всеми. А вошел в кабинет, и колесо закрутилось: утренняя почта, телефонные звонки — местные, междугородные, прием сотрудников по всяким делам, а сотрудников в институте свыше двухсот — лаборанты, аспиранты, кандидаты наук, доктора наук. После обеденного перерыва — прием рабочих, служащих. Скачков не только директор, он депутат. Идут с любым вопросом — диапазон широкий: от поступления на работу до семейных свар. А вечером надо читать и писать. Читать новые работы других ученых, писать свои. Они — в плане.

Я слушаю и пугаюсь: не окажется ли эта случайная встреча последней? Смогу ли я втиснуться в плотный график директорского рабочего дня? А без разговора со Скачковым как обойдешься? Он старожил, двадцать лет в Каменной степи, всех и все знает. Но Скачков пока не рассказывает, он расспрашивает, только расспрашивает о литературе, о писателях. Когда-то давно, в молодости, сам пробовал писать стихи. Многие пробовали, только не у всех получалось, но интерес к литературе не пропал.

Тогда я сразу, без всякого перехода говорю:

— А как вы попали в Каменную степь? Когда вы впервые о ней услышали?

Он молча замедляет шаг; громче шуршат под ногами палые дубовые листья. В тишине сильнее кажется их крепкий, всегда волнующий запах.

— Услышал впервые в армии — в блиндаже, на фронте. Странно, правда? Сам воронежский, из Валуек родом, а о Каменной степи не знал. И вот блиндаж, не за горами конец войны, но бои идут тяжелые, немцы сопротивляются. И вдруг — полковая рация, далекий голос московского диктора рассказывает о Каменной степи; «Каменная», мол, она теперь только по названию. И тут, мелькнуло — это же все рядом с Воронежем, с моим домом! А я, агроном, доцент сельхозинститута, даже не был там, не видел докучаевских полос. И как никогда захотелось выжить, остаться в живых, чтобы потом работать в Каменной степи, только там.