Пути в незнаемое

«Она сидела передо мной, точно замурованная в мраморном склепе, куда не проникало ни малейшего звука или луча света, и только ее бледная белая ручка, просунувшись сквозь щель в стене, тянулась к добрым людям за помощью — чтобы не дали они уснуть ее бессмертной душе».

Это Чарлз Диккенс в «Американских заметках» рассказывает, как он в 1842 году увидел Лору Бриджмен, первую в истории слепоглухонемую, овладевшую речью. Ее учителем был некогда знаменитый, а теперь совсем уж позабытый врач Самюэл Гридли Хаув — основатель той самой знаменитой Перкинсовской школы в Вотертауне, под Бостоном, откуда пришла помощь Елене Келлер. Этот необыкновенный человек был в Европе гарибальдийцем, в Америке — борцом против рабства и всегда и всюду стремился уменьшить человеческие страдания.

В тех же «Американских заметках» Диккенс приводит отрывки из истории болезни Лоры Бриджмен, написанное рукой доктора Хаува: «Родилась она в Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, 21 ноября 1829 года… Улыбка матери не вызывала у нее ответной улыбки, голос отца не учил ее подражать звукам и интонациям; мать с отцом, братья и сестры были всего лишь предметами, на которые натыкались ее пальцы и которые отличались от мебели только теплотой и способностью передвигаться, а от собаки и кошки не отличались и этим. Но бессмертный дух, заключенный в этом теле, не мог умереть — он не был ни искалечен, ни изуродован.

…Мы взяли предметы, которыми человек пользуется каждый день, как, например, ножи, вилки, ложки, ключи и т. п., и наклеили на них ярлычки с их названиями, отпечатанными выпуклыми буквами. Девочка тщательно их ощупывала и, естественно, вскоре заметила, что извилистые линии, обозначающие „ложку“, так же мало похожи на линию „ключа“, как сама ложка мало похожа на ключ.

Затем ей стали давать ярлычки уже без предметов, и она вскоре сообразила, что на них оттиснуты те же знаки, что и на ярлычках, наклеенных на предметы.

…Через некоторое время ей стали давать уже не ярлычки с целым словом, а отдельные буквы, напечатанные на разных кусках бумаги… Девочке знаком давали понять, что она сама должна сложить из них слова „книга“, „ключ“ и т. п. И она это выполняла.

До сих пор процесс был чисто механическим — так умную собаку обучают разным фокусам. Несчастная девочка, совершенно ошарашенная, терпеливо, вслед за педагогом, повторяла все, что тот делал. Но теперь она начала кое-что понимать: интеллект ее заработал. Она сообразила, что, следуя этим путем, она сможет выразить знаком то или иное представление, возникшее в ее мозгу, и сообщить это другому уму, и лицо ее сразу приобрело нормальное человеческое выражение. Это уже не была собачка или попугай — в ней пробудился бессмертный дух, жадно ухватившийся за новое звено, устанавливавшее связь между нею и другими носителями этого духа. Я почти точно могу сказать, когда девочку озарил свет истины. Я понял, что величайшее препятствие осталось позади и теперь нужны лишь терпение и упорство — обычные, простые усилия».

* * *

— Так что же, они — и Анна Сулливан, и Самюэл Хаув, и сама Елена Келлер, наконец, — обманывают? И Джемс, и Лендеринк, и Риман, и все другие, кого вы мне советовали почитать, — все не правы? А вы правы и точно можете сказать — не было никакого озарения, ничего дремлющего раньше в душе не проснулось ни у одного из слепоглухонемых? Так, Александр Иванович?

— Так. То есть, конечно, сознательно никто никого не обманывал — они свято верили в неожиданное прозрение. Но ошибались.

— А ваши студенты — те четверо, что учатся в МГУ? Ну, хорошо, языку вы их научили без помощи озарения извне. Но откуда эта жажда к познанию? «Целеполагание», как говорит ваш коллега. Ведь учатся они как проклятые, без минуты отдыха, а цель впереди — лишь узнать еще больше. Такому научить нельзя, это изнутри. Что побуждает их заниматься, скажем, высшей нервной деятельностью, психологией, физиологией? Что это, если не саморазвитие духа, бессмертной человеческой тяги к знанию?

— Психология и физиология — это, простите, пустяк. Научить пользоваться ложкой — вот что было трудно.

— Александр Иванович, к чему эти парадоксы? Что в ней, в ложке? Ну, ел бы руками, но при этом днями и ночами изучал Павлова и Сеченова — так ли уж страшно? Не с ложки же начинается человек, не с галстука и шляпы.

— С ложки! С вилки, стола, ночного горшка, тарелки, стула, рубашка, кровати, стен, потолка! Человек человеком не рождается — он им становится. В нем ровно столько от человека, сколько он присвоил человеческого, сколько он увидел, услышал, унюхал вокруг себя, сколько сделанных общественным трудом вещей попало ему в руку и на язык. Понять, что между твоим ртом и вкусной пищей с какой-то стати должна вклиниваться ненужная и неудобная железка — это уже значит пройти полпути к очеловечиванию! И нет тут никаких парадоксов! Простите, я увлекся…

* * *