Пути в незнаемое

Работы было много, мы перемазались как трубочисты, но через несколько часов лабораторию было не узнать. В отмытое до воздушной прозрачности окно были видны кусты с огромными, готовыми распуститься почками, в сверкающих молочно-белых плафонах четко отразился оконный переплет, на сияющем чистотой столе Михаила Алексеевича не валялось ни одной лишней бумажки. Пусто было даже под плитой интерферометра, куда обычно прятался ненужный пока, но впоследствии могущий понадобиться хлам.

— Диплом сдала? — спросил я Римму, отмывая руки под слабенькой струйкой теплой воды, вытекающей из самодельного нагревателя.

— Уже рецензию получила, — ответила Римма. — Срок ведь был еще две недели назад… — Она помолчала и добавила: — Ты-то что решил?

— Не знаю, — сказал я, хотя все уже знал.

Через два дня, когда до защиты осталась неделя, я пришел к Михаилу Алексеевичу.

— Что так долго писали? — спросил он.

— Думал, — ответил я.

— Чего думать-то, — пробурчал он под нос, раскрывая принесенную мною папку, — крюки же сфотографированы… А это еще что? — вдруг спросил он, увидев в конце рукописи отдельную страничку, на которой было написано «второй вариант».

— Это другое объяснение полученных результатов. Прочтите, Михаил Алексеевич.

Он пробежал текст, долго невидящими глазами смотрел на меня, потом прочитал еще раз.

— Сами придумали или сказал кто?

— Сам.

Михаил Алексеевич долго смотрел в окно, терзая свою голову. Мне показалось, что и без того глубокие морщины на его лице стали еще более резкими.

— Худо, — наконец произнес он и пристально посмотрел мне в глаза. — Очень худо… Позвоните мне завтра утром, я еще подумаю, ладно?

Когда на следующее утро я позвонил в лабораторию, трубку снял Михаил Алексеевич.

— Приезжайте сейчас, — сказал он.

По дороге в университет я твердо решил, что предложу Михаилу Алексеевичу уничтожить второй вариант и защищать диплом так, как будто этого варианта и вовсе не было. Но этот план оказался неисполнимым, так как, придя в лабораторию, Михаила Алексеевича я там не застал. Встретивший меня в одной из комнат Николай Николаевич сказал, что на столе Пухтина для меня оставлена записка. Через минуту я уже держал в руках свою папку с пришпиленным клочком бумаги. «Женя, — читал я, — вам надо торопиться. Сегодня же перепечатайте текст и отдайте его Николаю Николаевичу — он согласился написать рецензию. Мои замечания найдете на полях. Если согласны — исправьте». Как назло тесемки папки завязались в тугой узел, который я никак не мог развязать. Наконец я просто вырвал шнурок из картона и сразу же посмотрел последние страницы рукописи. Она кончалась «вторым вариантом».

На защите я очень волновался, казалось, что язык и нёбо покрыты наждачной бумагой. Потом меня хвалили за преодоленные трудности сложного физического эксперимента, за проявленные трудолюбие и упорство и даже за мои успехи в стеклодувном деле. Поэтому я почти не удивился, когда секретарь кафедры объявил об отличной оценке моего диплома.

Через несколько дней мы прощались с кафедрой оптики. Пришел Сергей Эдуардович и по очереди пожимал нам руки. Когда подошла моя очередь, я увидел его быстрый и доброжелательно любопытный взгляд. Но я, быть может, и ошибся: комната была залита весенним солнцем — и глаза Сергея Эдуардовича были скрыты сверкавшими на этом солнце стеклами очков.

Шутки сопромата

После окончания университета я преподавал физику в одной из школ города Новгорода. Быть учителем я не хотел и мечтал о работе в любой физической лаборатории, в любой должности и с любой зарплатой. Но в школу я был направлен комиссией по распределению и должен был мириться со своей участью. Наконец, через два года после начала преподавательской деятельности, мне удалось уволиться и вернуться в Ленинград. Пять месяцев я ездил по городу в поисках работы: звонил по бесчисленным телефонам, записанным в специально заведенную для этой цели книжечку, и вел переговоры с начальниками самых различных рангов. Все было напрасно: несмотря на лестные характеристики, выданные мне кафедрами ядерной физики и оптики, никто не хотел принимать на работу специалиста, не отработавшего свои три года по путевке. Поэтому можно представить себе, как я обрадовался, встретив на Невском приятеля-однокурсника, который, узнав о моем бедственном положении, продиктовал мне очередной номер телефона.

— Лаборатория физики нефтяного пласта, — произносил он не вполне понятные для меня словосочетания, — Ленинградский геолого-нефтяной институт, понял?

Я не успел даже толком расспросить моего приятеля о новой работе, так как вдали показался его троллейбус.

— Позвони, позвони, — торопясь повторял он, — заведующего зовут Сергей Сергеевич, ты ему скажи, что звонишь от Анатолия Петровича. Запомни! От Анатолия Петровича! — крикнул он мне на прощанье.

Утром следующего дня я уже звонил Сергею Сергеевичу. Сославшись на неизвестного мне Анатолия Петровича и рассказав кратко о себе, я получил приглашение приехать.