Пути в незнаемое

— Насколько я знаю, сегодня в автономной республике более восьмидесяти тысяч гектаров лесополос. Для законченной системы защитных насаждений надо посадить и вырастить еще около шестидесяти тысяч гектаров. Загородим все свои земли! Поможем в какой-то мере ослабить засуху и дальше на севере, в ближайших районах Нечерноземья. Или нет?..

Юлашев с интересом ждал ответа. Что сказать? Ведь Башкирия на карте — небольшой пятачок. Русская равнина велика. Чтобы ослабить засуху на ней, нужны такие же усилия в десятках областей и автономных республик РСФСР, в Казахстане, на Украине…

— Идет Морозов, идет! — донеслось из приемной.

— Вот и отлично! — Игорь Сахиевич с готовностью поднялся. — Теперь, если позволите, можно и ехать. Я много наговорил вам. Но лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать, — так, кажется, принято говорить?..

По гулкой железной лестнице застучали шаги. В распахнутую дверь вошел небольшого роста, сухонький подвижный человек, всем сразу сказал «Здравствуйте!» — и с вопросом в глазах повернулся к Юлашеву:

— Наверное, надо рассказать товарищам, что мы тут…

— Уже, уже, Николай Филиппович. Теперь поедем и посмотрим.

Морозов кивнул, заулыбался и вроде бы сразу помолодел, морщины разгладились на его крепко обожженном солнцем лице. Чувствовалась в этом уже пожилом человеке хорошая неуемность, энергия, нерастраченный еще заряд деятельности, который, наверное, и помогал ему полнокровно жить, не позволял расслабиться. Более того, Морозов одним присутствием своим заряжал окружающих. Мы все поднялись и заторопились. Юлашев кивал и подписывал какие-то срочные бумаги. Из соседней комнаты притащили кипу толстых папок, явно для Морозова, но он сделал нетерпеливый жест: потом, потом… Задвигали стулья, заговорили о дороге, где и как ехать, главный лесничий надел было шляпу, но тут же отбросил ее и первым направился вниз, к машинам.

Шофер не успел и рта раскрыть, как Морозов сказал:

— Сейчас к мосту, где сливаются наши «могучие» реки. Знаешь?

Поехали окраиной города. Здесь новое особенно энергично теснило старое. Бугры развороченной бульдозерами земли, глубокие фундаменты, канавы. Но и в этом наступательном хаосе строителей повсюду проглядывала старая и молодая зелень. Она сберегалась и росла, охватывая новостройки.

Степной город не мог жить без зеленого окружения, без скверов и лесистых уголков. В новом городе не позволялось иметь пустыри. Даже двухметровой глубины карьер, откуда кирпичный завод выбрал глину до песчаного слоя, и тот не оставили без внимания, засадили сосной. Все-таки тридцать гектаров! Роща уже поднялась метров на пять-шесть, выглядела густой и сильной. Прогалины заросли малинником, по опушкам насадили облепиху и золотистую смородину. Получился тенистый, прохладный и добрый парк. Утром и в обеденный перерыв, даже на пересменках чуть ли не половина рабочих выходит сюда, тем более что парк начинается прямо у заводских ворот. Кто выходит полежать и ясным небом полюбоваться, кто пройтись по дорожкам и размяться, кто по ягоду-малину. Хорошо-то как на природе!

Юлашев сказал, посмеиваясь:

— В горкоме как-то анализировали причины роста производительности труда на этом заводе. Одна из существенных причин — наш новый парк.

Уже знакомая нам скромная речка Усень с левобережной долиной и осыпающимися берегами, с крикливыми мальчишками в воде, со стадом на выгоревшем лугу и в тени небольшого леска — тихая сельская картина открылась сразу за городом. Усень впадает здесь в другую небольшую речку — Кандры, тоже крепко обмелевшую, с песчаными островами. Так и напрашивалась мысль о плотине, чтобы не высыхали «могучие» реки к осени, а всегда хранили воду, драгоценную и для луга с лесом, и для людей. Неужто и плотину строить лесоводам?..

За рекой машины пошли на бугор, через маленькое село, где не было видно деревьев, мимо хат с закрытыми ставнями, опаленных зноем, сплошь серых от дорожной пыли. Краем высокого холма проехали еще несколько минут, и тут Морозов тронул шофера за плечо. Остановились.

Отсюда к дальней низине шел пологий склон, не такой обожженный и серый, какие открывались с шоссе, напротив, почти весь зеленый, свежий и потому веселый. Шелестела на ветру тугая листва.

— Можно заметить, что тут была овражная система? — живо спросил Николай Филиппович, заглядывая мне в глаза. — А ведь мы стоим перед крупнейшим некогда размывом…