Пути в незнаемое

Подходил к концу шестой год его пребывания в университете. Шестой! Другими словами, он выглядел попросту второгодником. Смешно: он, заслуживший в Лондонском Королевском обществе репутацию профессора, выглядел в копенгагенском Студенческом обществе отстающим школяром — хоть и необыкновенным, но все-таки отстающим. Удивительно ли, что, когда бдительный историк Томас Кун обратил внимание фру Маргарет на очевидную избыточность такого шестилетнего срока студенчества, самый этот факт оказался для нее неожиданным открытием. И для ее сына — физика Оге Бора — тоже. Произошел прелюбопытнейший обмен репликами.

Томас Кун. Это был типичный срок или слишком долгий?

Фру Маргарет (

без колебаний). Нет, это был не очень долгий срок.

Оге Бор (убежденно). Шесть лет это недолго… (После паузы — в некотором замешательстве.

) Но разве университет отнял у него шесть лет?

Фру Маргарет (тоже в замешательстве). Нет, я не могу представить себе, что это отняло у него шесть лет…

Потом, мысленно поискав объяснение случившемуся, она добавила, что так произошло из-за его занятий другими вещами. И это, конечно, исчерпывающе верно: гибкие рамки тогдашнего обучения в Копенгагенском университете позволили Нильсу Бору безнаказанно отстать от своих однокашников на торном пути студента и помогли ему стремительно опередить их на тернистом пути исследователя.

Но можно бы сказать и шире: он жил и работал в некоем собственном времени, отличном от всеобщего (не универсального, а университетского). Он двигался по жизни, повинуясь иной логике, чем требовали традиция и норма. Отца это радовало, потому что выводило сына из ряда вон. («Люди будут слушать его. Люди будут приходить к Нильсу и слушать его!») Но вместе тревожило: а удастся ли мальчику жизнь, если он будет идти не в ногу с нею? Тревоги отцов всех времен…

Заботило отца и другое Нильсово отступление от нормы: его вечные нелады с пером и бумагой. Они все углублялись. Нильс начал превращать домашних в своих добровольных секретарей. И Кристиан Бор не уставал повторять жене: «Перестань помогать ему так усердно, пусть он учится писать самостоятельно». Трогательно, наверное, звучало это — «пусть учится». Нильсу шел уже двадцать четвертый год, а для отца он все оставался мальчиком, которого еще не поздно переделывать. Фру Эллен — добрейшая душа — оправдывала сына. В его недостатках она видела только особенности склада. Они исправлению не подлежали. А уж осуждению — тем более. И может быть, вправду ее доброта постигала сына глубже, чем отцовская требовательность. Фру Маргарет запомнила ее слова: «Но эта требовательность была бесполезна, потому что Нильс не мог работать иначе». И вопреки мужу фру Эллен все чаще терпеливо писала под медленную диктовку сына. На языке Кристиана Бора это называлось потворством.

Вот еще и поэтому для работы над магистерским сочинением Нильс должен был зимой 1909 года отправиться в сельское уединение. Однако на сей раз — не в Нёрумгор. Эта страница детства и юности была дописана до конца. И стала только милым сердцу воспоминанием. Со смертью бабушки Дженни вступило в силу завещание четы Адлеров: нёрумгорская вилла переходила по дарственной в собственность Копенгагенского муниципалитета для создания в ней детского дома. По завещанию на протяжении жизни двух поколений кто-нибудь из Адлеров должен был участвовать в управлении этим детским домом. И Нильс Бор не знал тогда, что через полвека придет для него черед попечительства и он будет опять навещать Нёрумгор, но уже в совсем новой роли.

…Он готовился к магистерскому экзамену и сочинял диссертацию на острове Фюн, в тихом Виссенбьерге, в доме местного священника, чей сын — молодой физиолог Хольгер Мёльгор — был в Копенгагене ассистентом его отца. Надолго, чуть не на полгода, поселился Нильс в обители виссенбьергского викария. И увидел, что это хорошо.

В начале марта 1909 года он написал Харальду:

«В моей здешней жизни все прекрасно во всех отношениях. Я ем и сплю чудовищно много — к удовольствию мамы (прости за вздор, мне и самому это доставляет удовольствие)…»

Потом — в конце апреля:

«Так славно, что сюда пришла уже настоящая весна и распустились первые анемоны… Мои занятия идут отлично, и я начинаю с радостью думать о предстоящем экзамене…»

Потом — в мае: