Пути в незнаемое

…Петя Карпов в одиночку пытается формализовать свой «кусочек» Роршаха. Современная психология очень любит непонятные слова и новые термины. В Петиной работе тоже есть непонятное слово — «деклинация». Деклинация — мера увильчивости, отклонения от нормы, от закона статистического детерминизма. Известно, то есть высчитано по Роршаху, что деталь «А» люди видят чаще, чем «Б», а «Б» в свою очередь… Чтобы увильнуть от этого жестокого закона банальности в мышлении, нужно приложить некоторое психическое усилие. Карпов пытается приспособить непокорного Роршаха к главной точке отсчета ленинградцев: он меряет деклинацию до и после экзаменов. Как выяснилось, после экзаменов «увильчивость» возрастает. Встряска, стресс — и студент после экзамена более самостоятельно относится к пятнам. «Он меньше раб кляксы», — как сказал Петя.

— Петя, а у женщин как с деклинацией?

…Мы давно уже выпили бутылку вина и съели весь хлеб, и Петя давно уже отказался провести меня всерьез по Роршаху, так как первая же беглая пробежка по пятнам открыла, что перед ним человек зловредный, склонный видеть не то, что положено.

— Вам обязательно нужно заглянуть за зеркало, признайтесь?

— Это плохо?

— Это трудно. Вы что, сами разве не знаете?

Я знаю, что это трудно, и еще я догадываюсь, что если это заложено, избавиться от тяги к деклинации почти безнадежно.

…Возле нашего дома в Москве есть детский сад. Каждый вечер видно, как в окнах наискосок от наших укладываются спать дети, те, что на пятидневке; видно, как они прибирают игрушки, валандаются, дерутся, как в одних рубашечках убегают в туалет, чистенький, с маленькими унитазиками, и там, усевшись, ведут долгие разговоры. Вокруг уже темные окна, а туалет — ярко освещен, и жизнь еще идет, в тепле, покое, — минуты, заменяющие домашнюю уединенность. А по утрам, ровно в десять, сад отправляется гулять. У каждой группы свой маршрут. Одна всегда проходит под нашими окнами. И молодой женский голос, то веселый, то раздраженный, чаще равнодушный, всегда кричит, в сущности, одну и ту же фразу с небольшими вариациями: «Колышкин, объясни нам, что ты увидел в небе», «Колышкин, ты опять дерешься», «Колышкин, ну что ты остановился, на что ты смотришь», «Колышкин, ты опять стоишь как столб, возьми свою пару за руку».

Я подбегаю к окну и смотрю: неровно, разноцветно выгибаясь, как обтянутые ситцем мехи детской гармоники, бредут по тротуару ребята. Застревают на каждом шагу, внезапно останавливаются все, разом, чтобы разглядеть машину, и нет способа сдвинуть их с места. Я ищу Колышкина и не могу найти вот уже третий год. Сверху, с высоты, попробуй угадай. Я стою и смотрю и слушаю. Пока группа не скрывается из виду, еще раза три-четыре доносится: «Колышкин, Колышкин, Колышкин».

Наверное, мой Колышкин скоро уйдет из нашего детского сада. Что с ним будет дальше? Будет ли он и дальше так же непоколебимо отстаивать свою независимость? Не знаю. Пока же я просто уважаю неизвестного мне лично Колышкина. Он ни разу — ни в одно утро — не дрогнул, он каждое утро учил меня мужеству быть самой собой; он продолжал смотреть невесть куда и разглядывать невесть что.

…Но при чем тут Колышкин? Ах, да! Совсем неясно, как у него будут обстоять дела с деклинацией, когда он вырастет. Как узнаешь? Может быть, просто пойти в детский сад, а потом через двадцать лет явиться: «Здрасьте, я ваша тетя. (В некотором роде я действительно его тетя.) Как у вас с деклинацией, товарищ Колышкин?» Если он до того времени устоит, ему будет приятно, Колышкину.

— Петя, а с моей деклинацией… Может быть, это чисто профессиональное?

— В какой-то мере. Иначе бы вы занимались чем-то другим. Но вообще-то, отвечая на ваш вопрос, должен сказать, что женщины гораздо больше рабыни роршаховских клякс, чем мужчины.

— Петя, — говорю я тут как можно проникновеннее: не люблю, когда унижают женщин, — Петя, это же прекрасно, что мы рабыни.

— Может быть, — отвечает Петя с полной серьезностью. — Кто-то всегда должен отклоняться, а кто-то все приводить в порядок.

Вежливый стук в дверь; водопроводчик, худой, на тонких ножках. Он проходил мимо, когда Петя убирал двор, остановился и долго, пьяно выяснял, кто я, да что, да почему.

— Петь, дай семнадцать копеек.

— Нету у меня. Хватит с тебя сегодня.

— Значит, так ставишь вопрос? — Водопроводчик смотрит на нашу пустую бутылку.

Выяснять постановку вопроса они выходят в коридор, и видно, что для обоих занятие это привычно и почти ритуально. Законы дружбы работников ЖЭКа Восьмой линии Пете не чужды. Может быть, даже небезынтересны.

— Да, — сказал Петя, возвращаясь, — вот вам личность. Раньше просил рубль — можно и не дать, а попробуйте откажите, если нужно добавить семнадцать копеек или двадцать восемь.

…Казалось, водопроводчик на тонких ножках отвлек нас от Роршаха: мы заговорили о теориях личности, о тестах вообще, о правомерности повсеместного их употребления. И все-таки вокруг лежали пятна и снова звали заглянуть в свое зазеркалье, в то хрупкое, потаенное, непредсказуемое, что прячется в нас неведомо где.

* * *

И началось путешествие по тестам.