Пути в незнаемое

— Борис Викторович, замечательный мужик! Дома у себя что придумал? Открываешь дверь в туалет — свет загорается, уходишь — сам тушится. Ни выключателей, ни переключателей!

— Берем, — заключил Раушенбах.

Другим предлагал задачки на сообразительность, да такие, что у новичков поначалу глаза квадратными делались. Потом часто бывало наоборот…

— Борис Викторович, по-ра-зительно! — разводил руками кто-нибудь из постоянных сотрудников. — Мы бились, а этот взял да решил… А с виду… сущий лопух: щечки розовенькие, все время хихикает…

Теперь эти «пареньки», потерявшие, однако, уже свою розовощекость, возглавляют большие отделы. Теперь сами предлагают задачки на сообразительность и сами говорят «берем»!

В 1960 году Раушенбах вместе со всем своим отделом перешел в КБ Королева. Они снова начинали работать вместе.

В космос готовился первый пилотируемый «Восток». Система управления ориентацией для него становилась системой жизни и смерти: одна ошибка в расчетах — и он никогда не вернется домой, уйдет в черную бездну космоса…

И снова — один за другим — перед ними вставали бесчисленные вопросительные знаки.

Как ориентировать корабль? Понятно, на Солнце и Землю. Но как? Оптические датчики — такие, какие были на прежних системах, — здесь не годились: Солнце они ловили, а вот Землю ночью, то есть на «темной», не освещенной Солнцем стороне, не видели. Значит, нужен прибор, способный одинаково хорошо разглядеть и «днем», и «ночью». Так появился инфракрасный построитель вертикали, который не «видел», а «чувствовал» — ловил тепло, излучаемое родной планетой.

Теперь двигатели… С ними, кажется, ясно.

Дальше — гироскопические приборы. Что придумать, чтобы убрать беспорядочное вращение? Что? Гироорбиту — устройство, имеющее сходство с прежними гироскопами лишь в одном: все в том же волчке, положенном в основу столетие назад. Остальное не имело аналога ни в какой практике.

Так двигались они шаг за шагом. Вновь попадали в лабиринт, вновь метались по кругу и вновь заходили в тупик.

Потом, много позже, на юбилее Раушенбаха, «ребята» и это отобразят в привычной для них манере. Подарят Борису Викторовичу газету, отпечатанную типографским способом (помогли журналисты «Комсомольской правды»), в которой изобразят его космонавтом и в разделе «задачи полета» напишут буквально следующее:

«Исследование работоспособности человека в нечеловеческих условиях;

исследования влияния на человеческий организм 16-часового рабочего дня».

И чуть ниже:

«Максимальное удаление от кабинета главного конструктора, обеспечивающее нормальную жизнедеятельность товарища Раушенбаха, — 251 км»…

А тогда…

15 мая 1960 года. Первый старт первого аналога «Востока».

Отказ одного из узлов системы управления ориентацией. Корабль вышел на нерасчетную орбиту. (А Королев, вместо того чтобы дать, как обычно, нагоняй, скажет: «Ну вот, и первый маневр в космосе…»)

Третий, четвертый пуски, пятый. Нормально. Последний — 25 марта 1961 года. «Корабль-спутник выведен на расчетную орбиту. Аппаратура работала нормально. Спуск прошел нормально», — говорилось в сообщении ТАСС.

Напряжение достигло предела. До старта Гагарина оставалось 18 дней.

В самолете «ИЛ-14» было шумно и весело. Пассажиры обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу, давали друг другу автографы.

Командир «ИЛа», приоткрыв дверь пилотской кабины, немного удивленно, впрочем тоже улыбаясь, посматривал на этих уставших, измученных ожиданием и нервотрепкой людей, обычно таких серьезных и собранных.

Два часа назад пришло сообщение, что Гагарин благополучно приземлился в районе Саратова. Туда и летел сейчас самолет.

Они были счастливы.

А днями раньше на космодроме была нормальная рабочая суета. Такая же, как и на всех предыдущих пусках. В последний раз космики[2] проверяли системы, устраняли, если возникали, неполадки, ссорились, сердились друг на друга, если что-то не так, и радовались, когда все получалось удачно. И уж точно ни у кого не было времени подумать, что скоро все они войдут в историю. Лишь иногда, бросив взгляд на сияющую в лучах апрельского солнца ракету, люди вдруг на секунду, на две застывали: туда, на вершину, поднимется человек, сядет в корабль и полетит в космос. Мысль эта не поражала, а скорее заставляла с еще большей тщательностью проверять, отлаживать, зачищать.

Я почему-то думаю, что каждому из них хотелось погладить эту ракету. Так, как мы гладим по головке ребенка, когда не можем совладать с нахлынувшим вдруг чувством жалости и теплоты к нему.