Пути волхвов. Том 2

– Чего моргаешь? – рыкнул я на мальчишку. – За псом беги, сказал же.

– Ты больной ещё! Вчера весь день лежал в лёжку, а сейчас – в путь? Уймись, Кречет.

Вот так. Взбрыкнуть решил, значит.

– За псом, – повторил я резко и весомо.

Присел перед сундуком, стал проверять оружие. Вот тут радоваться было нечему. Всё оказалось даже хуже, чем я предполагал. Конечно, никто не удосужился собрать стрелы и звёзды. К тому же у меня остался только один метательный нож. Нож, кинжал да сиротливый лук – вот и всё, что удалось сохранить. Я скверно выругался. Зато лисьедухи нашлись: три сморщенных гриба, серо-синих, в светлых крапинах. Я сжевал сразу два, горько-кислых, пересушенных в труху, поморщился и кашлянул.

– Ты не сможешь сейчас взять и выйти, – произнёс Огарёк за моей спиной. – Там тот мальчишка. Он за тобой увяжется. Он ещё хуже, чем я.

– Ещё хуже?! Куда уж? – вспылил я. – Что за мальчишка?

– Да местный какой-то, но имя не местное, насколько я могу судить. Лицо глупое. Он чудной какой-то, вбил в свою пустую башку, что должен всюду следовать за тобой. Мол, сказал ему кто-то. Только я сразу понял, что ему нужно. В терем он хочет, в богатстве жить и князю твоему служить. Не верю я ему. Пару раз дрались с ним даже.

Я устало потёр лицо. Мысли ворочались лениво, и я с трудом понимал, о чём толкует Огарёк. Мальчишка хочет ехать со мной… ещё один? Я первого-то едва взял, куда мне второй? Что, я так похож на сердобольного, что беспризорных подбирает?

– Если ты сейчас же не отправишься за Рудо, я познакомлю тебя со своим последним ножом. Как раз проверю, стал ли я хуже метать за то время, что валялся тут. Понимаешь?

Я сжал рукоять, знакомую и удобную, а остриё направил на Огарька. Он вытаращил глазищи, облизал губы и шагнул назад. Испугался, значит. Хорошо.

– Упрямый вы, соколы, народ, – пробурчал он и выскользнул за дверь.

Я спешно собрал все свои вещи, с досадой отметив, что кошель изрядно похудел, затолкал в рот зачерствевшую шаньгу, которую нашёл на столе, снова глотнул воды. Хмельного тут не оказалось, а жаль. Я нарочно занимал себя рутиной, нарочно изо всех сил сосредотачивался на мелочах, двигался плавно и осторожно, не нагружая сразу ослабевшее тело, слушал каждый мускул и каждую связку. Гнал прочь недомогание и тяжесть, но в первую очередь, конечно, гнал скорбь о Видогосте. Я истово надеялся успеть к погребению, чтобы в последний раз увидеть княжича и попросить у него прощения. После наскорблюсь, напечалюсь, а пока – рано ещё.

Золотой Отец и Серебряная Мать раскололи первичный мир на три других: Нижний, Средний и Верхний. На создание каждого мира им понадобилось по три дня, и потому обычно погребения проходят на девятый день. Душа умершего должна побродить по всем трём мирам, проститься со своими в Среднем и погостить в Нижнем и Верхнем, а потом Мать с Отцом решают, где оставить душу: во мраке или на свету.

В дверь застучали. Я нехотя отворил и сложил руки на груди, сверху вниз глядя на белобрысого паренька. На скуле у него виднелся зеленоватый заживающий синяк, а недавно подбитый глаз переливался от багрянца до черноты. Огарька работа, значит. Я усмехнулся и тут же вспомнил: я же видел его в тот день, это его и его друзей я защищал от безликих.

– Чего тебе?

Парень переминался с ноги на ногу и робко поглядывал на меня, бросал короткие, колкие взгляды, искрящиеся едва ли не восхищением. Я хорошо знал это выражение лица – раболепное, любопытное и заискивающее. Каждый второй малец смотрел так на меня, если замечал рисунки или камень.

– Если ты куда-то едешь, то я поеду с тобой.

Я захлопнул дверь у него перед носом, закрыл на задвижку и сделал вид, что не слышу стук. Подхватил мешок, лук, оставил на столе три монеты. Должно хватить, чтобы заменить окно. Проломил раму, высунул голову наружу, убедился, что не наверху, а в какой-то нижней клети, сбросил вещи, а потом и сам выбрался. Приземлился не так, как хотелось бы, лодыжка заныла от удара о землю, но я даже обрадовался какой-то злой радостью. Мне нравилось ощущать, как затёкшее тело вновь начинает жить, наливается горячей кровью, разгибается, становится прежним. Я отряхнулся, выпрямился, повёл плечами до хруста и зашагал через двор. Теплилось утро, туманно-влажное, дымно-солнечное, такое, какое только по ранней осени бывает. Терпко пахло яблоками и рябиной, в соседнем дворе заходились квохтаньем куры, будто в курятник сунулся лис. Липоцвет – славное местечко, тихое и мирное, но нападение в трактире, должно быть, всколыхнуло каждого и у всех оставило рубец.

Рудо налетел на меня вихрем, с ног даже сбил и не давал подняться, пока не вылизал лицо и руки до мокроты. Я тоже рад был встрече, обнимал пса, трепал по шее и ушам, щупал бока – не похудел ли? Не ослабли ли мышцы на плечах? Пока лежал, не думал даже, как скучал по нему, а сейчас вот понял: Рудо – и есть мой дом и моя семья.

– Полно, полно, хороший, встретились – и ладно, – сказал я, вставая с земли. Огарёк стоял рядом, смотрел на нас и самодовольно ухмылялся. Под мышкой у него билась толстая белая курица.