Путями Авеля

Мышление о бытии, философия, как она сложилась в Греции — онтология Полиса, и не может в качестве своего результата производить какую — то другую модель понимания номоса, социального простирания, устройства человека на земле. Для афинской школы — за орбиту (Orbis!) мысли которой мы не вышли до сих пор — человек, как политическое животное, «зоон политикон», имеет полис своей «природой». Т. е. если фю- сис, природа, заключается в «проявлении через себя», в «самораспуска- нии», как распускается цветок, то человек, как «подражатель» (мимето- лог) природе, выявляет в материале посредством своего искусства (тех- не) его скрытые потенции, его дюнамис, являясь, таким образом, сови- новником образующихся форм — горшка, дрессированной лошади, храма. Но поскольку скрытые в материале самого человека его дюнамис проявляют свою природу как «полис», то само искусство (техне) политии оказывается амбивалентным. С одной стороны, поскольку человек — сам природное сущее, это соревнование (агон) с природой в создании совершенного «самораспускания», прекраснейшего из «цветов» фюсиса. С другой стороны, полития — это подражание природе, техне, в котором человек — лишь совиновник полиса как возникающей формы. Возникающий конфликт техне и фюсиса, раскалывающий само человеческое присутствие как особое положение сущего среди сущего, и приводит к философии бытия в афинской школе, насквозь политической во всех своих базовых понятиях. Если мы сегодня не отдаем себе отчет в этой генеалогии наших категорий, способов сказывания о бытии, то и это обусловлено логикой полисной изономии, стремящейся сделать оперирование своим номосом предельно нейтральным ко всякой возможности вопрошания о том, почему этот номос такой, а не иной. Поэтому сделать вид, что способ мышления через бытие нейтрален размещению человека на земле — уже занять вполне определенную и весьма агрессивную позицию. Не знающий изономии да не войдет. Ни в мысль, ни в речь. Если верны слова Хайдеггера о том, что язык — дом бытия, то дом этот — отнюдь не избушка в горах, а ойкос в черте городских стен. Мы, поздние и печальные ягоды на отцветшем греческом цветке, захвачены полисом в самом порождении нашей речи, в номосе, ведущем грамматическое конструирование через категории — виды сказывания об изономическом сущем. Если речь идет на русском языке, то нам остается лишь определиться относительно формы «самопроизрастания» города — полиса, которой мы являемся «со- виновниками». Принять или отвергнуть. Попытка продумать иной способ выведения города к существованию похожа на выпрыгивание из собственного скелета — ведь нам нужно выскочить из всего метафизического каркаса, на котором держится мягкая плоть нашей речи.

И все — таки я попытаюсь.

Три модели города

Сначала попробуем аккумулировать данные истории материальной цивилизации, как исходное «досье» для дальнейших вопрошаний. Для истории материальной цивилизации новоевропейского человека наиболее важное значение имеют следующие три модели городского диспозитива: Иерусалим, Афины и Рим.

Иерусалим предстает в «фактической» истории материальной цивилизации как модель утопического города, как возможное место «другой истории». Когда основывается новый город — будь то Рио — де — Жанейро, Петербург или Комсомольск — на — Амуре — среди прочих интенций его основателей всегда содержится и эта — создать на пустом месте идеальный город, где все будет иначе, который будет ближе кутраченному Эдему. Известное стихотворение Маяковского о Новокузнецке, с рефреном «через четыре года здесь будет город — сад» — относится именно к представлению города как Иерусалима.

Вторая важная для материальной цивилизации новоевропейского человека городская модель — Афины. Самоуправляемая городская коммуна- государство, поощряющая развитие искусств и ремесел, управляемая и защищаемая всеми гражданами; гармоничное соединение новых и старых построек; вписанность города в естественный пейзаж; городское богатство, принадлежащее всем, как результат воплощения коллективного демократического идеала; гармоническое сочетание полюсов приватной и публичной жизни; военная мощь города, контролирующего огромные территории. Часто ее смешивают с Иерусалимом, представляя идеальный город, и все утопические проекты фаланстер так или иначе совмещают эти два разных проекта. Но в истории их следует различать, ибо Афины — это в первую очередь эффективный политический проект, тогда как Иерусалим — проект религиозный, проект священного города по преимуществу (и в идеале — исключительно). Самоуправляемые города- коммуны средневековой Европы, составившие ее главное преимущество по сравнению с остальным миром и обеспечившие торжество новоевропейской цивилизации над прочими — ориентированы идеологически прежде всего на Афины, и вся система коммунального политического самоуправления имеет идеальным прообразом модель «Афины».