Путями Великого Россиянина

«В государственной политике, – говорил он, – нет ничего более пагубного, чем жить соображениями и выгодами настоящего момента, не имея в запасе козырной карты для парирования пусть и весьма отдалённого, но возможного на каком-то ходу преимущества противника. Очень часто то, что сегодня нам неприемлемо, а может, представляется во всех отношениях невыгодным, завтра обернётся во благо и сыграет роль той козырной карты, какую я имею в виду. Поэтому всегда нужно держать её в кармане».

В интересах будущего престижа Великобритании было куда важнее громко содействовать Маклаю, чем не замечать его или, что хуже всего, в чём-то чинить ему препятствия. Вот почему Гексли считал необходимым опубликовать труды Маклая сначала в Лондоне и обратился с этим предложением не в научное Королевское общество, а к английскому правительству, чтобы оно выделило столько денег, сколько потребуется. Потом, хотя в июле 1882 года Египет был охвачен антибританским вооружённым восстанием, отправился в Александрию, где из-за египетско-английской освободительной войны застрял русский крейсер «Азия», на котором, как сообщали газеты, после двенадцатилетних путешествий по Океании и Австралии возвращался в Россию Миклухо-Маклай.

Тут всё понятно. Гексли сам поехал в Александрию, конечно, потому, что с Маклаем их связывала давняя дружба. С другой стороны, кроме своего дружеского расположения, он вёз с собой кучу денег и наверняка был уверен, что Маклай перед ним не устоит.

Иначе говоря, с какой бы симпатией мы ни относились к сэру Томасу, действовал он сейчас, прямо скажем, не совсем по-джентельменски. Ну, разумеется, как говорят у нас, своя рубашки ближе к телу, никто не спорит. Но зачем же, будучи патриотом своего Отечества, ставить под сомнение патриотизм, а значит, и наиболее чувствительную сторону нравственности другого человека, тем более друга? Есть вещи, за которые предлагать деньги просто неприлично. Напрасно сэр Томас полагал, что Маклай, заботясь о благе всего человечества, мог при этом не принимать во внимание приоритеты Родины.

И всё же, разочаровавшись в Александрии, что, казалось бы, должно было дать ему хороший урок, Томас Гексли не успокоился. В марте 1888 года Бенджамин Моррисон прибыл в Санкт-Петер- бург не только с документами корреспондента «Дейли ньюс» и «Санди тайме», но и с рекомендательным письмом Гексли.

Интересы научных и государственных кругов Великобритании и раввината Англии, а скорее всего и раввината мирового, похоже, странным образом совпадали. Такое подозрение возникло потому, что Ротшильд вряд ли наградил бы Бенджамина Моррисона своей банкирской премией, не посоветовавшись с раввинами Старого и Нового света, а Моррисон, в свою, очередь, судя по тематике его творчества и многим нюансам в его газетно-журналистских публикациях, был не из тех, кто заранее не учитывал бы того, что его будущий санкт-петербургский материал из «Дейли ньюс» и «Санди тайме» перепечатают, как обычно, непрестанно спорившие между собой по поводу реформаторства иудейства, но одинаково охотно предоставлявшие свои страницы интервью, очеркам и статьям Моррисона, английские «Jewish Ghronicle» и «Jewish Tribune», а также орган «веротерпимых ортодоксов» Европы «Jewish Wored» и газета «еретиков» Нового света «American Hebrew».

Дело, однако, здесь посложнее, чем в случае с Томасом Гексли. Я думаю, давая рекомендательное письмо Бенджамину Моррисону, он просто Не догадывался, с какой в действительности миссией он направляется в Санкт-Петербург. Письмо адресовалось лично Маклаю, значит, сэр Томас не знал, что в России его друг находится при смерти. Моррисону же это наверняка было известно.

Нет, начинать детективный сюжет я не собираюсь. Но чтобы читатель смог разобраться в дальнейших хитросплетениях, мне придётся немного коснуться истории вечного, как Рим, огромного, как мир, и болезненного, как осколок под коленной чашечкой у воина, который нельзя удалить, не лишив раненную ногу возможности сгибаться, «еврейского вопроса».

* * *

Первым в нашей стране взял в кавычки эти два слова, наверное, Фёдор Достоевский, вынеся их в заголовок статьи в мартовском выпуске своего «Дневника писателя» в 1877 году. Закавычил не случайно, он хорошо понимал, что ответить на него по всем пунктам не в состоянии и целая Академия наук, а может, и добрый десяток академий. Поэтому и начинал статью так:

«О, не думайте, что я действительно затеваю поднять «еврейский вопрос»! Я написал это заглавие в шутку. Поднять такой величины вопрос, как положение евреев в России, и положение России, имеющей в числе своих сынов три миллиона евреев, – я не в силах. Вопрос это не в моих размерах. Но некоторое суждение своё я всё же могу иметь...»