Путями ветра

Моя слабость заключалась в том, что я попытался забыться и отвлечься от болей, беспрестанно терзавших мои внутренности и убивавших во мне способность к размышлению. Кроме того, я огорчался все больше и больше, понимая, что, вопреки всем моим стараниям, поэзия была также далека от моих свитков, как далека скала мятежного титана от острова моих бесплодных мечтаний4. Мне удалось лишь записать свои домыслы и фантазии, не укладывавшиеся в достойные размеры стиха. Иногда мне думается, что после скрежета железа, звука лопающихся жил и треска колес о песок, врезавшихся в мою память близ Рафии, не только прекраснозвучный ритм Феокрита, но и красоты Гомера затмил для меня навсегда хаос безумия. А ведь в гимнасии мой наставник Аристарх не однажды хвалил мои сочинения. Перед похоронами советника Клития, которые пройдут со всеми полагающимися ему почестями и пышностью и на которых будет присутствовать сам государь Птолемей, мне стоило бы обратиться к написанию элегии, но…

Смерть Тесея

– Царевич умирает!

Их шепот вокруг до сих пор слышится мне в завываниях ветра и стонах бури. Хотя солнце теперь светит мне в лицо, и безоблачное небо омрачает только наш черный парус.

Все мои спутники запомнят случившееся до самого того дня, пока посланец Аида не поведет их тени к сумрачным полям асфоделей.

Я – Агенор, сын Автоноя, стою в царском плаще и царских доспехах там, где было место лишь моему господину. Вы несправедливы, о боги, уже тем, что не позволили кому-нибудь из нас умереть вместо него, и я не в силах прозреть ваш умысел.

Не знаю, чем мы прогневали владыку морей, отчего он не принял наших жертв, коих было принесено ему великое множество. Туши пятидесяти быков и ста овец сгорели на жертвенных кострах перед тем, как мы покинули родной берег, чтобы отправиться к острову Миноса. И все же мы не избежали этой напасти. Пять сосудов с вином и десять с лучшим маслом были взяты из царского дома и погружены на наш корабль в дар Криту. Мы впервые отправились в этот путь, и мы первые, кто осмелится предложить в дар чужому народу драгоценный напиток Диониса. Но радость, с которой нас провожали, была лишь началом наших испытаний, за ней последовали дни томительного плавания под палящим солнцем, когда нигде невозможно было найти спасительной тени. Гребцы, чьи тела блестели от пота, а руки припали к веслам от крови, сочившейся из лопнувших мозолей, не могли уже больше справляться со своим трудом. Но я и тогда не позволил бы моему господину обременять себя столь тяжкой работой, если бы он сам не настаивал на том, чтобы время от времени заменять того из нас, кто уже окончательно обессилел. И вскоре, хотя Тесей был крепок и здоров, им овладел странный недуг, принесенный то ли свирепым дыханием Эвра, то ли теми золотыми стрелами, что непрестанно терзали нас все это время. Болезнь развивалась с необычайной скоростью, среди нас не было ни одного, кто был бы сведущим лекарем, кто мог хотя бы определить причины этого несчастия. Все мы были слишком молоды и слишком смятенны, когда Нетий, наш кормчий признался, что корабль сбился с пути, и теперь мы находились весьма далеко от берега, едва ли не возле острова Вулкана.

– Что бы ни происходило, мы можем полагаться только на себя самих и нашу хранительницу Афину, – сказал я моим товарищам, опустившим весла, – разворачивайте корабль, мы пройдем путем более опасным, но коротким, дабы у властителей Лабиринта не было права усомниться в том, что Эллада держит свое слово и в срок выполняет древний договор.

Так случилось, что я стал распоряжаться жизнью моих товарищей и кораблем, изначально вверенным отнюдь не моей власти. Все мои помыслы в тот день были устремлены только к Тесею, и когда я отходил от него, чтобы сменить кого-нибудь из моих спутников на скамье гребцов, я боялся, что уже не услышу его последнего вздоха.

Вскоре мы заметили, что собирается буря. К ночи ветер, налетевший внезапно, едва не опрокинул корабль, Амфион успел только удержать обмотанные шкурами и связанные веревками сосуды с вином, часть же тех ритонов, которые стояли у борта, выпали в воду, и это еще было наименьшей нашей потерей. Ветер поминутно грозил сорвать парус и сломать мачту. Под обрушившимися на нас потоками воды нам оставалось только еще крепче держать весла, ожидая, что всех нас смоет в открытое море. Я видел лицо Месколпа, самого юного из нас и более всех испуганного уготованной нам погибелью, и тщетно старался заслонить от волн Тесея, чувствуя, что сердце его еще бьется, пока меня не отбросило от скамьи, и я не выпустил его из своих объятий. Когда же я дополз обратно, то услыхал шепот Эрвата:

– Царевич умирает!