Путями ветра

Ходили слухи, что Птолемей IV ненавидел Мелиуса настолько же сильно, насколько Птолемей III дорожил его дружбой. Даже диойкетом он был назначен после смерти Авлета только для того, чтобы раз и навсегда лишить его возможности влиять на судьбы Египта и земли Селевкидов.

Теперь по нему грустила только Левкиппия и его племянник. Все же прочие, как нередко это бывает, когда смерть входит в дом, лишь притворялись опечаленными. Толпа слуг, жавшихся под портиком, была смертельно напугана лишь возможными переменами в их положении. До причин и виновников преступления им не было никакого дела. Одна молоденькая рабыня, только что обжегшая руку смолой, капнувшей с факела, сидела на ступеньках, скорчившись и обхватив голову, то ли от сожаления, что пострадала ее кожа, то ли в страхе, как бы после смерти хозяина ее не отправили на работу в мастерские или в деревню

Прошло еще немного времени и раздался шум, словно к дому приближалась праздничная процессия. Это прибыл советник Эвмен Сосибий, с виллы которого поздно ночью и возвращался Клитий и поэтому, конечно, его в первую очередь наравне с царем отправили оповестить о трагедии. Однако он не слишком-то торопился появиться. Эвмен после смещения Клития на должность диойкета поставлен был распоряжаться всеми пограничными делами Египта и вести переговоры с Антиохией. Можно было не сомневаться в том, что он хитер и изворотлив, одна его скорбная мина, с которой он встретил Кадмона, чего стоила. Как всякий придворный он привык притворяться, но в отличие от многих других, ему, похоже, необходимость лгать доставляет истинное наслаждение. Странно, что умный и проницательный человек, каким был Клитий, мог так терпеливо сносить его общество, впрочем, я напрасно пытаюсь судить о том, чего не знаю…

Эвмен, большой любитель роскоши, явился в сопровождении пяти флейтистов и семнадцати рабов, которые несли его самого, а также сосуды с лавандовой водой, благовония, полотенца для рук и лица и блюда со сладостями.

– Какое отвратительное злодеяние, грабители в городе потеряли всякий стыд и посягнули на самого диойкета, – советник вздохнул и промокнул омытые руки полотенцем, с удовлетворением полюбовавшись блеском многочисленным драгоценных камней на своих пальцах – с восходом солнца, мой дорогой Кадмон, магистрат не замедлит заняться поиском убийцы, его достанут хоть из под кровати самой Геры, клянусь Осирисом.

Он подошел к ложу Клития и безучастно уставился на труп. В ту минуту я понял, что не я один позволяю себе пристально следить за ним – исподволь с него не сводил глаз, тревожно мерцавших в трепетном свете факелов, Нуру. Египтянин, одетый в белоснежный хитон, неподвижно стоял за спиной Левкиппии. И когда наши взоры встретились на сей раз, он не отвернулся. Мне хотелось поговорить с ним о случившемся, хотелось спросить его о том, кем, по его мнению, был этот убийца – личным врагом и ненавистником диойкета, случайным грабителем, отрубившим руку Мелиуса лишь потому, что торопился и не мог снять дорогой перстень, или каким-нибудь колдуном и магом, которому понадобилась часть человеческого тела для приготовления снадобья?

– Скажи мне, – тихо обратился я к Кадмону, пока Эвмен продолжал глазеть на покойного, – твой дядя носил на правой руке перстень?

Кадмон взглянул на меня, как сомнамбул, которого окликнули на самом краю пропасти, и покачал головой.

А Нуру между тем все еще продолжал наблюдать то за советником, то за мною, и мне было не по себе от этого тяжелого неотступного взгляда.

Значит, убийца вряд ли мог быть случайным разбойником… с минуту я колебался, не стоит ли немедленно подойти к Эвмену и поделиться с ним своими соображениями в интересах как можно более быстрого прояснения деталей случившегося, но только я сделал шаг в сторону советника, как Нуру внезапно поднял руку, так резко и быстро, что никто кроме меня не успел заметить этот жест, означавший безгласную просьбу остановиться.

Я оглянулся вокруг – в зале было еще несколько человек, беседовавших поодаль от нас у стола, украшенного уже увядающими цветами граната. Двое рабов замывали пятна крови на полу у самого входа…, и я передумал. Необычное поведение египтянина настораживало меня. Впервые я задумался о том, сколь обоснованы были суеверные страхи Меланты, считавшей, что многие из этого древнего народа умели читать мысли и слышать за тысячи тысяч стадий биение сердца того, чье имя было им известно.

Хотя Кадмон и наставал на том, чтобы я воспользовался его носилками, с гораздо большей охотой я готов был пройтись пешком и по дороге осмотреть то место у небольшого храма Артемиды, где, по словам Пиррения, напали на Мелиуса. Всякая другая дорога домой в восточный квартал заняла бы у меня больше времени, и к тому же мне пришлось бы столкнуться с телегами торговцев и погонщиков скота, направлявшихся на рынок до рассвета, чтобы занять места получше.