Путин. Человек с Ручьем

— Ничего это не добавляет! Не сказал бы я этого, вы бы что-нибудь другое придумали. Едем дальше!

(Мы поехали. До ближайшей остановки осталось километров 70.)

— По данным всех социологических служб, у вас и у президента в последнее время упал рейтинг. Вы чувствуете на себе падение рейтинга?

— Нет!

— Ну, может, реже здороваться стали… Реже звонить…

— Нет! А потом я внимательно не слежу, но вижу, он колеблется, кризис же, многие переживают тяжелые для себя времена, я их понимаю… Мы много делаем, но не до всех это доходит, я могу человеку сказать: мы делаем то-то и то-то, а он мне скажет: да иди ты…

А если не доходит, значит, я плохо работаю. Что скажешь на это? Только одно: что он прав, этот человек.

— Иногда кажется, что со страной вообще ничего нельзя сделать. Что любой глобальный проект все равно завалится где-то, на каком-то уровне, где он почему-то не заинтересует чиновников. У вас бывает такое ощущение? Чувство бессилия? Отчаяния?

— Я вам откровенно скажу: я исхожу из важности. Если я считаю, что та или иная проблема является приоритетной, я перестаю думать о том, какие нас ожидают политические издержки в ходе ее решения или административные. Я даже не очень задумываюсь, какие последствия ожидают меня лично, — скажут: взялся и не может решить. Но если я считаю, что это для страны нужно, я начинаю и себя мобилизовывать. Это честно я вам говорю, как есть. Есть, конечно, проблемы, которые решаются десятилетиями. Например, то же жилье. Легче всего было бы тихонько сказать себе: ну крутится и крутится такая поганка, ну и ладно. Все к этому привыкли, потихонечку ворчат, а всегда же можно на это ответить, что денег нет на то и на это, давайте будем думать о повышении зарплаты и так далее… Но мы ж так не делаем. Мы взяли и всех ветеранов обеспечили жильем… Сейчас занимаемся жильем для военнослужащих. Казалось, понимаете, что это не-воз-мож-но! Просто невозможно. Но мы сделаем это, доведем до конца.

У меня сейчас сформировалось устойчивое мнение, и я попробую его сформулировать. Чем больше действующий политик заботится о своем рейтинге, тем быстрее он начинает его терять. Потому что человек становится зависимым от всяких фобий и все время думает, прежде чем принять решение, как оно повлияет на его так называемый рейтинг. Перестает руководствоваться интересами дела. Это сказывается на результатах, и люди это сразу почувствуют. Чуйка у нашего человека есть!

— То есть вы тяжелой наркологической зависимости от рейтинга не чувствуете?

— Ни наркологической, ни политической.

— А то, что вы сказали, что после смерти Махатмы Ганди и поговорить-то не с кем, это шутка была?

— Конечно, шутка. Я на ходу придумал. Надо было отделаться от одного журналиста, немецкого, кажется.

— То есть вам есть с кем поговорить? Посоветоваться?

— Я с вами советуюсь все время. Только что мы были на Камчатке, и я сказал, что, по данным местной прессы, произошел резкий скачок стоимости бензина. Он (камчатский губернатор Алексей Кузьмицкий. — А.К.) сказал, что такого не может быть. Я попросил, чтобы проверил. Он проверил: точно. Сейчас цены снижены.

Вопросы, вроде «как вам понравилось то-то и то-то», в конце концов у них прекратились. Сами стали с усами.

Я надеюсь, что на дальнейшем развитии событий это не сказалось. Здравый смысл тем не менее, могу сказать, сохраняется. Возможно, они освоили какие-то новые технологии этой обратной связи. Я этого не исключаю тоже. В конце концов, это доморощенные способы — спрашивать по телефону: ну, как оно? Может быть, появились какие-то фокус-группы с моментальной обратной связью, более репрезентативные, чем эмоциональные, не вражеские, но и не дружеские впечатления журналиста. Наверняка появились.

И на самом деле я уже как-то совсем свободно себя почувствовал в своей журналистике. Мои репортажи, которые в публичном пространстве появлялись поздно ночью или наутро, были уже всегда каким-то сюрпризом. Ведь когда я что-то откровенно на месте критиковал, было понятно уже, что я примерно такую заметку и напишу. А теперь нет. И меня такие отношения даже больше устраивали, потому что в своем представлении я занимался теперь абсолютно чистой журналистикой — свободной на самом деле журналистикой, что важнее всего остального вместе взятого для человека, который пишет заметки.