Путин, в которого мы верили

Я вырос в сердцевине «Красной Империи». В раннем детстве, перед самым концом войны, мать повела меня в Парк культуры, на «трофейную выставку», где стояли фашистские «Тигры» с ужасными пробоинами в башнях от советских самоходок КВ-16. Я тронул пальцем оплавленную броню. Ребенком я прошел с майской демонстрацией по Красной площади и сквозь букеты цветов, воздушные шары и транспаранты видел на Мавзолее Сталина. Отроком, в форточке, полной синего мартовского воздуха, я восхищался армадами реактивных самолетов, летящих на московский парад, что и побудило меня стать инженером-авиатором. Позднее мне довелось повидать грандиозные стройки в тайге, атомные города в пустыне, нефтяные фонтаны Самотлора, первый хлеб целины, вздыбленную гору, в недрах которой взорвался ядерный заряд. Я описал «ядерную триаду» СССР: уходил на атомной лодке в Атлантику, летал на стратегическом бомбардировщике, мчался под звездами на тягаче, за которым, словно железный кокон, колыхалась мобильная ракетная установка. Мне довелось побывать на всех локальных войнах, в которых участвовал Советский Союз, — Афганистан, Никарагуа, Кампучия, Ангола, Мозамбик, Эфиопия, Ближний Восток. В одном Афганистане побывал пятнадцать раз. Я пережил чувство триумфа, гордость за мою великую Империю, когда «Буран», облетев землю, опустился на Байконуре, и я трогал его остывающие, опаленные крылья, вдыхал странный запах «космической гари».

Я пугался, чувствуя первые толчки разрушения: поскрипывание корпуса, не выдерживающего давления, признаки первых трещин, побежавших по монолиту Империи. Видел, как, развернув знамена, покидала Афганистан 40-я армия под улюлюканье «демократов», называвших солдат «палачами», а академик Сахаров с трибуны Съезда изрек чудовищную ложь о советских вертолетчиках, что расстреляли находившихся в окружении десантников, дабы те не попали в плен. Я был в Чернобыле на десятый день катастрофы. Летая над «Четвертым блоком», глотая ядовитый воздух, пытался разглядеть в развороченном чреве реактора истинный лик беды.

Этот лик я разглядывал в Карабахе, Абхазии и Приднестровье — везде, где ломали ребра Империи.

Я поддержал ГКЧП, надеясь, что Комитет удержит падающую государственность. После провала был поражен тем, что камергеры «красной Империи» — велеречивые партийцы, могучие генералы, всесильные директора, вкрадчивые разведчики — улетучились, как дым, и никто не вышел защитить страну. 7 ноября 91-го года я один, надев ордена, «прошел парадом» по пустой Красной площади, повторяя марш двух мистических «красных» парадов 41-го и 45-го годов.

В 93-м я был с баррикадниками. У Останкина кинул камень в корму сбесившегося «бэтээра», стрелявшего в безоружных людей. После гибели СССР я жил, как после смерти, в дурмане, в непрерывных страданиях. Я чувствовал себя космонавтом в открытом Космосе без скафандра, сгорал от жестокой радиации.

Я не умер. В окружавшей меня реальности, наполненной демонами, гнусной бессмыслицей, разрушительным хаосом, что-то случилось. Так среди январских стальных морозов падает с кровли робкая капля. Так среди полярной тьмы на секунду блеснет первый луч. «Бог приходит к нам без звона», — утверждают мистики. Ангел Империи снизошел на Россию. Состоялось зачатие во сне. Завязался хрупкий бутон. Зародился эмбрион новой русской государственности. Новой Империи.

Когда совершилось чудо зачатия? Когда среди смерти зародилась новая жизнь? В чем обнаружила себя дивная завязь?

В 93-м на баррикадах Дома Советов под огнем стреляющих танков гибли последние защитники советского строя, арьергардный отряд воинов «Красной Империи». Кровавые танки Ельцина, сметая баррикады, превращая в пожарище Дворец в центре Москвы, цитадель «красно-коричневых», — разметали остатки советской эпохи, обломки рухнувшего СССР. И открылся простор для создания новой государственности. Защитники баррикад были первыми бойцами новой империи, авангардом новой государственности. «И последние станут первыми». Их мученическая смерть, их священная кровь окропили на прощанье уходящий Советский Союз. И одновременно освятили эмбрион нового Государства Российского. Не Ельцина, не Гайдара с Немцовым — государства русских патриотов, которые сразу же, после пожарища, составили большинство в Государственной думе. Знак таинственно состоявшейся завязи.

«Первая Чеченская война», куда я попал во время штурма Грозного, была поражением несчастной, бесхозной армии, за которой не было государства, а только стреляющие кинескопы либеральных мерзавцев, извергающие ненависть и хулу. Но среди поражения и уныния явил свое чудо русский святой Евгений Родионов. Положил свою отсеченную голову на мученический алтарь за Россию. Если бы не было этой сокровенной России, не могла состояться и жертва. Мученик Евгений указал святым перстом в те невидимые ясли, где явился дивный младенец.

«Вторая Чеченская», которую помню по взятию Аргуна, была победной войной возникающего государства. Шаманов и Трошев — первые генералы вновь обретенной Империи.