Путинократия. Человек власти и его система

В двух метрах от него, будто окаменевшие, сидят его отец и больная мать. Они не смеются вместе с ним. После десятилетней разлуки с сыном родители, видимо, еще не совсем поверили в счастье его возвращения.

Многие противники Кремля в России надеются, что Ходорковский пойдет в политику. Он это исключает. Не с его прямолинейным характером, в России надо быть изворотливым, часто идти на попятную: «Я кое-чего добился для себя лично, хотя это дорогого мне стоило. Я могу говорить только то, что думаю, так что двери в политику для меня закрыты». Кто читал его тюремные статьи и интервью, не может быть разочарован таким решением, говорит Ходорковский. «А кто не читал и не интересовался моей судьбой — что ж, теперь мне все равно», — с этими словами он вытягивает руки вверх — и вот опять эта загадочная улыбка, вызывающая в памяти образ буддистского монаха. — В отличие от политиков я могу легко сказать: меня не выбрали». Даже если бы у него были средства, он не стал бы финансировать российскую оппозицию, признается Ходорковский: «Я лучше, чем оппозиция, понимаю, как опасно было бы это для нее самой». Сегодня критики Кремля могут в любой момент попасть за решетку. Так что, воздерживаясь от своего участия в политике, он будет поддерживать политических заключенных.

О своих страданиях за решеткой Ходорковский широко не распространяется. Судя по всему, он не хочет вызывать по отношению к себе сочувствия. Кремль не уставал повторять, что с ним обращались, как и с остальными заключенными, — но это не совсем так. «Камеры видеонаблюдения были у меня над кроватью, над моим местом работы, над моим стулом в столовой, — без обиняков рассказывает он. — Когда я говорил со своим адвокатом, это всегда фиксировалось на камеру, а на столе стоял телефон со встроенным микрофоном». Заключение он рассматривал как вызов судьбы: «Я сказал себе: я в тюрьме, это тяжело, но у меня все же остается какая-то толика возможностей. Я по натуре вообще оптимист и не позволил себе сломаться. Были депрессивные дни, но они благополучно прошли».

Исправительные лагеря в России уже не напоминают ГУЛАГ, — говорит он спокойно: «Холода, голода и тому подобного больше нет». Есть издевательства, давление, несвежая еда и холодные бараки — вот и все. И опять улыбается: «Зато сразу после ареста я бросил курить, я сказал себе: коль уж они меня хотят спровадить на тот свет, то, по крайней мере, — без моей помощи». В тюрьме он понял, что все зависит прежде всего от самого человека. Он страдал, наблюдая по телевизору в камере, как разрушали его концерн «ЮКОС», как мучились его сотрудники и как много их попало в жернова юстиции. Он упрямо не хотел признавать себя виновным, в том числе ради своих бывших сотрудников, хотя это с большой долей вероятности позволило бы ему выйти на свободу раньше: «Весь процесс был настолько абсурдным, что от документов он практически не зависел. Но он усложнил жизнь моим подчиненным. Даже с теми, кто за границей, российское правительство поступает, как хочет».

Обстоятельства его освобождения были зловещими. В ноябре он узнал, что президент Путин, при посредничестве Геншера, вроде бы готов принять от него прошение о помиловании без явного признания себя виновным. Он лишь должен был гарантировать, что не станет требовать обратно свою долю в «ЮКОСе». В следующую пятницу, в два часа ночи, его неожиданно разбудил начальник тюрьмы: «Домой поедешь!» И только в пути он узнал, что его везут в Германию: «Никакой альтернативы мне не предлагали».

Он уже знал, что его мать из больницы в Берлине должна была улететь обратно в Москву. «Но меня все-таки посадили в самолет, в лучших традициях семидесятых, — смеется он, — и ждали, пока не закроется дверь».

Вдруг свет в помещении гаснет. Некоторых это напугало, Ходорковский же, не меняясь в лице, продолжает очень сосредоточенно отвечать на вопрос, благодарен ли он Путину за освобождение: «Все решения в то время принимал исключительно Путин. Мне трудно выразить ему благодарность». Он поигрывает руками, скрестив пальцы, его глаза блестят — на какой-то момент он опять превращается в бывшего Ходорковского, собранного, подтянутого бизнесмена. «Я долго думал, как бы это сформулировать… — тут он делает короткую паузу. — Я рад, что он принял такое решение».