Путём всея плоти

Дикая вера — человек, сидящий в тюрьме, считает себя призванным и пригодным для высокой миссии! — и всё же не думать так он не мог, как не мог не дышать; это было в нём глубоко органично, и именно в этих видах, более чем в каких-либо других, желал он порвать все связи с родителями; ибо он знал, что если грядёт такой день, когда и перед ним откроется ристалище, в коем честью будет прибежать к финишу в первых рядах, отец с матерью будут первыми, кто позволит ему бежать, но и помешает его бегу. Они уже были первыми, кто сказал ему, что надо участвовать в таких состязаниях; они же будут первыми, кто подставит ему подножку, если он поймает их на слове, а потом сами же будут укорять его за то, что не победил. Путь к любым достижениям будет для него закрыт, если он не освободится от тех, кто вечно тянет его назад, в обыденность. Обыденность он уже взвесил на весах и нашёл слишком лёгкой[234].

Перед ним открывалась возможность навсегда скрыться от тех, кто терзает его сейчас и не даст оторваться от земли, когда придёт час взмыть в небо. Она бы никогда не открылась, если бы не тюрьма; не будь тюрьмы, ему бы не сломить силы инерции и рутины; и также вряд ли появилась бы она, не лишись он всех своих денег; ибо тогда пропасть была бы не столь широка, и у него всё равно остался бы искус перебросить через неё дощечку. Итак, он теперь радовался и потере денег, и тюрьме: благодаря им он мог теперь преследовать свои самые подлинные и долговременные интересы.

Порой, когда он вспоминал о матери, которая, как он считал, по-своему его любила, которая будет плакать о нём и печалиться, а может быть, даже заболеет и умрёт, а на нём повиснет вечная вина, — тогда его решимость колебалась. В такие времена он почти готов был отказаться от своих планов; но с тех пор как он узнал, что я их от души одобряю, внутренний голос, звавший его никогда более не видеться с отцом и матерью, делался всё громче и настойчивее. Если он не может порвать с теми, кто мешает и будет мешать ему жить, в тот момент, когда для этого недостаёт всего лишь малой толики усилий, то все его мысли о предназначении — пустые мечты; что по сравнению с их ценностью перспектива получить сто фунтов от отца? Он по-прежнему ощущал ту боль, которую причинил отцу и матери его позор, но силы его прибывали, и он теперь размышлял так, что коли раньше ему приходилось принимать всё, что ни выпадет от них как от родителей, то пусть теперь они примут то, что выпадет им от него как от сына.

Он уже почти пришёл к такому заключению, когда получилось письмо от отца, и тогда его решение стало окончательным. Если бы тюремные правила трактовались буквально, ему бы не позволили получить это письмо ещё три месяца, потому что он уже получил одно от меня; но управляющий занял снисходительную позицию и отнёс моё письмо к деловой переписке, а не к категории писем от друзей. Поэтому письмо Теобальда Эрнесту доставили. Вот оно: