Путём всея плоти

Теобальд слишком хорошо знал своего отца, чтобы недооценивать смысл сказанного, но, зайдя уже так далеко в своём бунтарстве и на самом деле испытывая искреннее желание по возможности избежать рукоположения, он решился идти дальше. Соответственно, вот что он написал:

«Дорогой отец,

Вы говорите мне — и я от души благодарен Вам, — что никто не принудит меня рукополагаться. Я был уверен, что Вы не станете навязывать мне сан, если это будет по-настоящему противно моей совести, и потому решил оставить эту затею. Надеюсь, что Вы будете и впредь предоставлять мне содержание в нынешних размерах, пока я не стану стипендиатом фонда, что уже не за горами, и перестану быть для Вас причиной дальнейших расходов. В самое ближайшее время я решу для себя, какую профессию избрать, и немедленно сообщу Вам об этом.

Ваш любящий сын,

Теобальд Понтифик».

Остаётся привести последнее письмо, высланное обратной почтой. Его основное достоинство — краткость.

«Дорогой Теобальд,

Получил твоё письмо. Мотивы его для меня темны, но последствия абсолютно ясны. Ты не получишь от меня ни гроша, пока не образумишься. Если же станешь упорствовать в своём безрассудстве и греховности, то у меня, к моему счастью, есть ещё дети, за которых я могу быть спокоен, ибо их поведение послужит мне источником счастья и уважения окружающих.

Твой любящий, но расстроенный отец,

Дж. Понтифик».

Мне неизвестно продолжение вышеприведённой переписки, но закончилось всё вполне благополучно. Может быть, Теобальд просто сдрейфил, а может, принял этот полученный от отца внешний толчок за внутренний зов, о котором, я не сомневаюсь, со всей искренностью молился, — ибо был человеком, твёрдо верующим в действенность молитвы. Таков и я, в известном смысле. Теннисон[42] сказал, что молитва творит в мире такое, о чём тот и не подозревает; впрочем, он мудро умолчал, хорошее она творит или плохое. Оно, пожалуй, было бы хорошо, если бы мир всё же подозревал кое о чём из того, что творится молитвой, или хотя бы опасался этого. Но тайна сия, по всеобщему признанию, велика есть. Кончилось тем, что Теобальду посчастливилось вскоре после окончания колледжа стать стипендиатом его фонда, и осенью того же, 1825-го, года он принял сан.

Глава IX

Мистер Оллеби служил настоятелем в деревне Кремпсфорд[43], расположенной в нескольких милях от Кембриджа. Он тоже когда-то успешно получил степень бакалавра и стал стипендиатом колледжа; со временем колледж предоставил ему бенефиций в размере 400 фунтов в год, а также дом. Его собственный частный доход не превышал 200 фунтов в год. Оставив колледж, он женился на женщине много младше себя, и она родила ему одиннадцать детей, из которых выжили девять — два сына и семь дочерей. Ко времени, о котором я теперь пишу, две старшие дочери уже были неплохо пристроены, но пять других, незамужних, в возрасте между тридцатью и двадцатью двумя, и оба сына всё ещё сидели на шее у отца. Было ясно, что случись что-либо с мистером Оллеби, и семья погрузится в самую настоящую бедность, и эта мысль постоянно ввергала мистера и миссис Оллеби в глубокое смятение, как, собственно, и должно быть.

Приходилось ли вам, читатель, жить на доходы, которые можно назвать в лучшем случае скромными и которых, за вычетом двухсот фунтов в год, не станет, когда не станет вас? Было ли у вас в это же самое время двое сыновей, которых надо хоть как-то поставить на ноги, и пять незамужних дочерей, для которых вы были бы счастливы найти женихов, если бы только умели это делать? Если нравственный образ жизни — это то, что, по большому счёту, приносит человеку душевный покой в его преклонные лета, если, иными словами, это понятие не есть сплошное надувательство, можете ли вы, пребывая в таких обстоятельствах, тешить себя сознанием, что зато вели нравственный образ жизни?