Путёвые записки

Однако, я не хотел бы испугать своих близких покорёженной психикой, а потому взял свои мысли под контроль. Я веду дневник и забиваю делами весь день. Спросят, какой в ШИЗО «красного» лагеря может быть дневник или какие могут быть дела в одиночке изолятора?

Я попросил замначальника колонии выдавать мне ручку и тетрадь. Пошли навстречу. Наверное, думают, что я напишу им о своей тайне. Я же стал записывать свои эмоции и ощущения. Называется мой дневник – «Психометраж». Когда выйду - восстановлю события от обратного. Хотя уже сейчас, когда я перечитываю пухлую тетрадь, мне дневник нравится сам по себе. Эдакий импрессионизм. Беззастенчиво его читают и инспектора. Позже ещё и хвалят, требуют продолжения. Обещаю им прислать книгу с автографом.

Сегодняшний день похож на сотни предыдущих, и я его раскрашиваю делами как могу. То, что с утра мне стукнуло сорок один год ничего не меняет. Подъём в пять утра. До завтрака час. Сдаю матрас – по пути два личных шмона с руками на стене и широко расставленными ногами. Когда-то они хотели вынудить меня бегать, но я же давно не в карантине, бывалый типа. И они это знают. Потому с глупостями больше не пристают.

Водные процедуры, разминка, утренний комплекс йоги. Всё рассчитано – только я закончил, завтрак. После него час пешей прогулки. От стены до стены четыре метра. За пять месяцев я прошёл почти шестьсот километров. Когда тапочки протёрлись до дыр, инспектора посмеялись, но выдали новый комплект.

После прогулки – час книги. Выбирать не из чего, читаю что дают. Часто попадаются книги про советские колхозы и комсомольские стройки. Но сейчас любимый Шукшин.

За полтора часа до обеда – спорт. Сто раз почти бегом от стены к стене, сильно отталкиваясь руками от стен. Этой разминке меня научил НАТОвский капитан, с кем я делил хлеб в Лефортово. Потом «лесенка отжиманий», три цикла. Когда-то инспектора прибегали ругаться, дескать заниматься спортом запрещено. Я всегда с ними соглашался, хоть и знал, что законного запрета нет. Но я уже давно не спорю, только улыбаюсь и киваю головой. Стоило им только уйти, как я снова принимался за отжимания. Им надоело и, вскоре, они отстали.

После отжиманий – изометрия. Я упираю перед собой друг в друга руки и толкаю их, напрягая мускулы из всех сил. Семь подходов по восемь раз. Пробивает пот. После бицепс, трицепс, шея и комплекс на пресс. От последнего мой копчик стёрт до крови, но комплекс работает. В лагере я делал кубики толстякам за полгода.

Водные процедуры, улыбка счастья на камеру под потолком, и вот я уже слышу грохот обеденной тележки.

Кормят здесь неплохо, хоть и, в основном, углеводами. После обеда меня шатает, так хочется спать. Но на сегодняшнюю Днюху повезло - гулять во дворик меня выводят именно сейчас. Там не засну. По пути меня не просто обыскивают, мне приходится раздеваться догола и приседать. Каждый раз туда и обратно. И всякий раз какой-нибудь инспектор щупает мои трусы. Я удивляюсь, неужто ему не противно, ведь не все же так тщательно подмываются, как я. А у кого-то ещё и поллюции бывают. У некоторых инспекторов на запястье выбито ВДВ. «Никто кроме нас!» - хорошая работа, ребятки.

Во дворике меня ждёт паук. Я не думаю, что разговаривать с пауком и ловить ему слизняков – это сумасшествие. Он же тоже хочет есть. Однажды я кинул ему муравья. Тот долго дрался и погиб как мужик. Я пристально вглядывался в их битву, и потому увидел, как паук всё же исхитрился и воткнул жало в спинку бедолаги. Мне показалось, но я будто слышал крик муравья. Больше я не кидал пауку муравьёв. Зато нашёл ему паучиху. Пусть и они будут счастливы.

После прогулки – уборка камеры. Пол я драю ежедневно, ибо я стою на нём на голове. Бывало, в момент особенно сложных узлов йоги, в глазок камеры заглядывал БОР колонии, а то и Управленец. Но мне никто и никогда не мешал. Поначалу на до мной смеялись, забавлялись, но потом привыкли. Может и завидуют. Йога делает меня счастливым. Они не знают как, а я знаю.

Через полтора часа упражнений, я замираю с руками у груди. Тот, кто за мной наблюдает, думает, что я молюсь. Возможно и так, но я называю это медитацией.

Я слежу за дыханием, и мысли о всякой всячине постепенно исчезают. Этому я долго учился. Мыслей нет. Вдох – жёлтый луч входит в макушку и в солнечном сплетении превращается в огненный шар. С каждым вдохом он растёт, я словно накачиваю его, и он сжигает во мне всю чернь. Когда я свечусь золотом весь, то начинается генеральная уборка Вселенной. Теперь в меня с каждым вдохом ползёт чернь всего мира. Злоба оперов, агрессия «псов» и глупость «овец». Страдание жертв и ярость палачей. От всех, и вся, и из всех миров. Больше времени я уделяю своим родными, а иногда и врагам. Каждому из них я посвящаю по три своих вдоха. Мой огонь сжигает в них всё лишнее, вредное, чуждое, а с выдохом я наполняю их светом.В конце медитации я - часть мира. У меня больше нет врагов. Есть какие-то «недопонимоты», но я лишь сочувствую им. Ненависти тоже нет, есть только любовь и реальное, переполняющее меня счастье. Им хочется делиться.