Путёвые записки

Смотрю на постель, и мною овладевает искушение прилечь. Никто и ничто не мешает спать здесь хоть сутки напролёт, чем многие и пользуются, отсыпаясь за всю жизнь. Но я вредничаю. Чтобы здесь жить – нужна борьба. Для борьбы необходим враг. Я нашёл его в виде моей лени. Ежеминутное противостояние поддерживает тонус, что мне и требуется. Лень бессмертна, но её можно перехитрить, чем я, с переменным успехом, и занимаюсь.

Размышления прерывает лязг «кормушки». В неё заглядывает голова в очках:

-Гуляем?

-Конечно!

-На улице почти двадцать, - с сомнением говорит он, - точно идёте?

Я молча разворачиваю телевизор и тыкаю пальцем в экран. Улыбаюсь. «Кормушка» с треском захлопывается. Я его прекрасно понимаю. Чем меньше людей гуляет, тем скорее он освободится от тяжкой обязанности. Поэтому летом арестанты слушают рассказы об ужасах смога от горящих торфяников, осенью в прогулочных двориках хозяйничают ураганы, зимой, естественно, жуткий мороз.

Врубаю погромче музыкальный канал. Ради утренней побудки телик и держу, в остальное время он выключен. Китаец ворочается, завтрак на подходе, прогулка неотвратимо грядёт. Он бы и рад не идти, но кто его спрашивает? Да и всё равно теплолюбивый азиат мёрзнет в «хате» - его стена под окном чуть ли не покрыта инеем, а сквозняки "сифонят" из всех щелей.

Сосед плетётся к умывальнику, я сажусь на койку. Здесь один встаёт - второй садится. А ведь, бывало, жили на этих метрах и втроём. Китаец старше меня лет на десять, но ниже ростом и слабее. Суетлив, хитёр и трудолюбив как муравей. По вечерам поёт. Постоянно забываю сложное и смешное имя, поэтому зову соседа просто - товарищ китаец.

В коридоре послышался металлический лязг тележки – развозят завтрак. Смотрю в меню. Овсянка! Если добавить ложку мёда, то можно есть.

Питаюсь на своей койке. Разместиться вдвоём за партой сложно, да и привыкнуть к громкому чавканью возле уха никак не могу. Мои попытки перевоспитать взрослого человека, привив ему элементы простейшего этикета, с треском провалились. Он просто не понимает, как это - есть с закрытым ртом. Списываю на особенности культурных традиций.

Стук ложек об эмаль казённых мисок был недолог. Дверь открылась, приглашая на выгул. Товарищ китаец вскакивает, суетливо одевается, задевает свою миску с остатками каши, она с грохотом падает на пол. Он причитает, начинает собирать кашу. Мы с инспектором стоим и молча ждём. Дежурные привыкли ко всему, я медитирую. Наконец, натянув кое-как на себя вещи, товарищ китаец подскакивает к выходу. Я молча киваю ему на окно. Он бежит назад, лезет в ботинках на своё одеяло, дёргает форточку. «Хату» надо проветривать.

Мягко ступаем по коврам, тихо шелестит лифт – это Лефортово. Сегодня хороший день – нам достался самый большой дворик. В нём можно бегать по кругу, как на ипподроме. Пара километров трусцой, следом десяток Асан йоги и растяжка – на всё час. Радиорупор вещает об ужасах геморроя.

Сосед, в лучших традициях своей цивилизации, копирует мои действия. Поначалу я даже решил, что он дразнится, но нет, видно просто не хочет замёрзнуть. У него выходит коряво и смешно, но он серьёзен и старается. Когда-то я поинтересовался у него, почему в кино все китайцы занимаются у-шу, йогой или, хотя бы, карате, а в Лефортово все китайцы такие неуклюжие. Он ответил мне:

- Нас полтора миллиарда, и все мы разные.

А по мне, так на одно лицо.

Замёрзнуть не успеваем. От тел валит пар. В камере продолжаем заниматься, и до обеда «хата» преображается в спортзал. Вместо тренажёров и гантелей – койки, полотенца и бутылки с водой. Недавно научил соседа стоять вниз головой у стенки - тот радовался как ребёнок. Пыхтим, кряхтим, потеем. Смотрю как он отжимается, спрашиваю:

- А на кулаках слабо?

Пол бетонный, китаец нежный. Что такое «слабо» - делает вид, что не понимает. Я показываю, он пробует, но не получается. Больно. Я вхожу в кураж:

- Так! Ты же монах ШаоЛинь! Ну-ка вставай на кулаки!

Он снова пытается. Ему больно. Я удивлён, завожусь. Мне плевать на его способности, но ведь он - монах ШаоЛинь. Я в это верю всей душой, и от него уже не отстану. Падаю рядом на кулаки, подпрыгиваю на них.

- Это же просто, попробуй. Больно – так терпи!

Он стонет, не получается. Умоляет:

- Я сначала на газетке попробую.

Я кричу ему в лицо:

- На хер газету! Вставай! Ты что, баба? Китайская баба? Ты же ШаоЛинь! Ну! Давай, ****ь!

Он становится на кулаки. Его лицо краснеет, морщится. Ещё не монах, но уже почти самурай. Он стонет, но терпит. Я ору прямо в ухо:

- Терпи китаёза!

Прыгаю перед ним на кулаках и сбиваю их в кровь. В стены камеры начинают стучать, похоже соседи думают, что здесь кто-то кого-то убивает. Китаец падает грудью на пол, и я рядом. Мы смеёмся.

- Ну вот, а ты боялся. Ты же ШаоЛинь!

- Халасо, - слышу в ответ, - осень халасо.

Он счастлив. Или умело притворяется.

Я заполняю таблицу достижений. Каждый последующий месяц должен быть не хуже прошедшего. Благодаря этому я умудрился сесть в шпагат и отжимаюсь сотку. На воле подобное мне казалось недостижимым.