Путтермессер и московская родственница

Скайлер Хартстайн, старый друг Варвары, наоборот, обладал именно такой головой, с какой представляешь себе социального визионера. Путтермессер случалось видеть его в телевизионных дискуссиях — длинный, прямоугольный лысоватый череп, украшенный сзади белой косичкой, а спереди (в самом деле) моноклем с кудрявой лентой. В этих дискуссиях — а они были не редки — Скайлер всегда занимал идеалистическую позицию. Прозвище «Скай»[8] возникло не как естественное сокращение имени, а как метафорический намек на безоблачную лазурь его поэтических очей. (Совсем другого цвета, чем у папы Путтермессер, с их тусклой голубизной, разбавленной печальной серостью памяти и угрызений.) Скайлер Хартстайн не ведал колебаний, сомнений, затруднений, оговорок. У него было светлое, жизнерадостное лицо и полная убежденность социального мыслителя. На шее у него висела золотая цепочка с двумя буквами иврита, означавшими «жизнь». Он был известен своей набожностью и в субботу утром его можно было увидеть в белой бархатной кипе, пришпиленной при помощи заколки к верхней части косички.

Убежденный социалист, Скай Хартстайн был, однако, неуемным предпринимателем. Журнал, основанный им, жил вот уже два года. Название его, знакомое Блейку, Мильтону, Сведенборгу и теософам, родилось из еврейской мистики: оно означало сияние Б-жественного Присутствия, а в каббалистическом смысле — женский аспект Б-га. Оно работало на рьяных феминисток; нравилось католикам (напоминало о Марии); буддисты ничего против него не имели, а кришнаиты были очарованы. Шхина! Его даже можно найти в словаре. И все же журнал хвалили больше за то, как он себя заявлял, чем за его содержание — смесь глобального утопизма и сильной радости за себя (по-видимому, они полностью совпадали). У Ская Хартстайна были в журнале собственные страницы, на них он печатал свою поэзию. Знаменитую рекламную кампанию в начале «Шхины» Хартстайн разработал сам; лозунг ее был: «Политика против мадеруита» — «Мадеруит» был серьезный старый журнал, исповедовавший рационалистическую идеологию, осторожный либерализм и абсолютное неприятие косичек. Но война между «Шхиной» и «Мадеруитом» была односторонней: «Мадеруит» вел себя индифферентно. Это был только слух, что «Мадеруит» упорно отказывался печатать стихи Хартстайна: «Мадеруит» вообще не печатал стихов. Мстительность Ская и его «Шхины» имела более земную и более важную подоплеку, чем пренебрежение современной поэзией. Скай Хартстайн был убежден, что в политическом смысле врагов нигде нет, кроме как в твоей собственной груди. В выпускных данных «Шхины» на фоне голубиного крыла красовался лозунг: «Вражда — иллюзия». «Только орала!» — кричал бланк подписки.

Путтермессер все это знала, потому что подписалась на «Шхину» в первый год, но продолжать не стала. Она была запойной читательницей журналов. Она читала «Таймс литерари саплмент», «Нью-Йорк ревью оф букс», «Нью-Йоркер», «Атлантик», «Мадеруит», «Харперс», «Комментари», «Салмаганди», «Саут-уэст ревью», «Партизан ревью» и «Нью Крайтирион». «Нэйшн» она не читала — смысла не было, больше ста лет прошло с тех пор, как туда писал Генри Джеймс. С «Шхиной» она рассталась отчасти потому, что была равнодушна к стихам Ская Хартстайна — коротеньким ободряющим телеграммам из очень коротких строчек, — но главным образом потому, что сияние Б-жественного Присутствия, настойчиво обозначаемое из месяца в месяц, стало тускнеть. Кроме того, она не могла не заметить, что не все еще мечи перекованы на орала. Скай Хартстайн имел привычку принимать желаемое за действительное, и даже желаемое представлялось ей невероятным. В собственных колонках светской хроники он давал личное брачное объявление, а позиция «Шхины» между тем оставалась туманной, мутной, газообразной — все это выдавалось за «дух», а иногда за «гнев». Открывая журнал, ты заранее знала, что найдешь там противную злость чистых сердцем.

Единственное, что удивило Путтермессер, — что нанимательница Лидии оказалась старым товарищем Ская Хартстайна.

— Подождите, вот вы с ним познакомитесь, — ворковала Варвара. — У него такой ум.

— Но зачем он хочет познакомиться с Лидией?

— Да бросьте, — сказала Варвара. — Разве это не очевидно?

Лидия вернулась через несколько часов и не одна: она вела за руку высокого молодого человека.

— Петр, — представила его она.

— Привет, — сказал молодой человек и протянул руку. — Я Пит. Питер Робинсон, мэм. Я администратор магазина спорттоваров «Албимарл» — знаете нас? На Третьей авеню? Угол Третьей и Девяносто четвертой улицы?

— Петр, — повторила Лидия. — У него чистые глаза.

Правда; Лидия попала в точку. Это были невинные глаза, бесхитростные, не замутненные мыслью. Пит Робинсон — Петр — объяснил, что он из Северной Дакоты и лучше знаком с лесами и фермами, чем с мостовыми Нью-Йорка. В городе он меньше трех месяцев — переведен из филиала в Сиэтле… А люди! Какое разнообразие! У них в Дакоте и даже в таком городе, как Сиэтл, разве встретишь когда-нибудь такого человека, как Лидия!