Пузырь Тьеполо

Дневник Эдуара Вюйяра

28 ноября 1919 г.

Провел вечер у Саши Гитри с Ивонной Прентан на Элизе-Реклю. Саша хочет, чтобы я написал два портрета Ивонны. Она очень забавная — этакая неотразимая бестия. Должно быть, меня она отнесла к тому разряду безопасных мужчин, с которыми можно быть совершенно откровенной. Никакого риска — на такую дичь она не охотится. Саша, в шелковом халате, сохраняет аристократически-насмешливый вид, но на самом деле влюблен по уши. Договорились, что я начну на следующей неделе.

29 ноября

Приходил молодой итальянец, которого так расхваливал Пьер. Лет тридцати. Небритый, с колючими глазами. Принес с собой две картины. Много говорил. Уверял, с какой-то горячечной восторженностью, что признает только Боннара и меня. Пишет он интересно, но в чуждой мне манере. Более рассудочной. Все будет зависеть от того, как, в какую сторону он будет развиваться дальше, — так я ему и сказал. Он попросил разрешения наблюдать, как я пишу. Я ответил — нет, мне это будет мешать. И предложил взамен, чтоб он зашел как-нибудь вечером — поработаем вместе.

Тут Антуан остановил прокрутку и посмотрел на Орнеллу. На секунду она подумала, что это все, но азартный огонек в глазах Антуана говорил об обратном.

— Дальше? — спросил он, садистски упиваясь своей властью. Она только кивнула, умоляя поскорее довести игру до конца.

4 декабря

Утром — у Гитри, делал наброски к портретам Ивонны. Эскиз крупного плана — удалось схватить выражение лица. Вторую картину думаю сделать иначе: написать Ивонну более отстраненно, в интерьере, лежащую на диване, так, чтобы ее фигура почти сливалась с узорами обоев, складками ткани, все в красной гамме.

Вечером на улице Кале. Сандро Россини тоже там, с трех часов. Я пригласил позировать Мари-Олимп и Рашель. Хорошо поработали. Россини недурной рисовальщик, прекрасно чувствует жесты. Но он так себя вел, что всем стало тошно. Со мной — уж слишком почтительно, а с натурщицами — хамовато, как самодовольный повеса. Да еще отпускал гнусные антисемитские шуточки в адрес Рашели. Я его слегка одернул. А на предложение новой встречи ответил туманно.

* * *

Антуан полюбил ездить на вапоретто. И уже чувствовал себя почти как настоящий венецианец, который, вместо того чтобы смотреть по сторонам, преспокойно читает газету. Ржавые борта вапоретто, пыхтенье натруженного мотора. Да еще туман и морской бриз, дующий всю дорогу: от Салюте до берегов Джудекки и от Рива-дельи-Скьявоне до зеленых кущ Джардини. В этой серо-голубоватой влажно-невесомой дымке тебя словно подхватывает и несет вольный ветер, пропитанный дыханием веков.

Главным на борту был вовсе не капитан, сидящий в стеклянной рубке, а матрос, который объявлял остановки. Он же, откинув металлическую дверцу, впускал и выпускал пассажиров. А главное — завязывал канат, чтобы удержать катер у пристани на каких-нибудь пару минут. Это он проделывал со сноровкой, достойной восхищения и жалости: мощное движение четко отлажено и абсолютно никчемно, ведь, не успеешь глазом моргнуть, придется повторять то же самое в обратном порядке: отвязывать канат, чтобы катер вышел на середину Большого канала.