ПВТ. Тамам Шуд (СИ)

— Лут бесится, — проворчал старик, день деньской просиживающий на крыльце с пивом и трубкой, — кипень пришел. Раньше положенного. Весь самоход накрылся. Так что если собирался куда, парень, то сидеть тебе здесь еще с неделю.

Кипень. Вар. Жемчужное вино. Все эвфемизмы были не в силах описать то, что творилось теперь за пределами Хома, в открытом Луте.

Вар находил редко и обычно следовал календарю лутоходцев-шанти. Ему предшествовали стандартные манифесты вроде лессировки или ряби; в этот раз случилось иначе. Обрушился сразу и вдруг. Лут заполыхал, как подожженный с четырех углов дом.

Виной тому были мрамористые сферы, идущие варотоком через обитаемое пространство Лута. Романтики сравнивали этот поток с разорванным жемчужным ожерельем, с каплями молока; люди попроще усмехались, что не молоко это вовсе. Зла сферы не деяли и едва ли вообще замечали что кругом, но свернуть с пути не могли, увлекаемые неизвестной тягой. И силу движения имели такую, что могли легко просадить трафарет насквозь.

Были отчаянные, выходившие в такую пору на своеобычный промысел: подбирали осколки корабелл, мародерили, обирая убитых варом, ставили ловушки на мелкие сферы. Позже кололи их, облатку сбывали на черных рынках, жидкую сердцевину запечатывали и продавали отдельно.

Правду сказать, на Хомах, в руках людей, сферы не жили. Начинка их сперва была розовато-прозрачной, чуть вязкой, пахла розовой водой и перцем. Говорили, что охотники до вечной красоты ценили эту субстанцию выше многих средств. Вот только долго она не жила, начинала чернеть, мутнеть и сгнивала за неделю. Лишь скорлупа оставалась хороша; сохлая же за прочность и лепость ценилась доспешными мастерами Хома Мастеров.

Плотников краем глаза приметил группу оживленно перекликающихся на риохе ребят. Простая одежда, вытянутые поперек спин ножны с рабочим орудием, похожим на гибрид гарпуна и зацепа. Скакуны-поскакушки. Беззаконные воры Лута, бьющие в сезон и псов окко, и телей, и сферы. Михаил их презирал. Нет благородства в победе над тем, кто не может по слабым силам дать отпор: над ребенком, стариком, животным ли.

Странные чувства в нем боролись, и довлела стыдная радость. Это не делало Иванову честь, но… Вар пришел. Значит, они не могли прочитать карту в Луте. Значит, Лин не сможет уйти на свой Хом. Значит, у них есть еще… пара дней точно.

Значит, он мог быть спокоен.

***

— Это опасно, даже я говорю тебе — это опасно, — в ажитации Нил свистел, как закипающий чайник.

У Михаила был такой, с интересным приспособлением на носу. Лин старался снять его с огня до апогея кипения. Пронзительный звук напоминал ему крик животного и был мучителен.

После грандиозной новости, принесенной Михаилом, Нил не успел перевести дух и расслабиться. Первый решил обернуть вароток в свою пользу.

А именно — идти вместе с поскакушками. И надо было Крокодилу на радостях разболтать впечатлительному и решительному мальчишке об отхожем промысле этих локо! Чем их подкупил белолобый, осталось загадкой. Едва ли парни согласились подвезти красавчика по доброте душевной.

Теперь они шептались в темноте коридора, пока Иванов мирно давил подушку. Подлинно, как любовники.

— Нил, — Лин прихватил его за рукав, притянул к себе, — все будет в порядке. Ты говоришь, они уже были в Луте в сезон вара?

— Типа. Этим кормятся. Но никто не застрахован, знаешь, сколько таких бьется?!

Лин только вздохнул прерывисто. Его мучила необходимость уходить так — воровским обычаем, под укровом темноты. Не попрощавшись с Михаилом. Не пожав на прощание крепкой руки.

Но Иванов уже спал, убаюканный ночным дождем, уверенный — карту они будут играть позже. В открытом Луте.

Они с Нилом обманули хорошего человека, и Лина почти физически тошнило от этого.

— Удержи его. Пожалуйста. Я знаю, ты умеешь говорить.

— Я-то умею, но вот умеет ли он слушать — большой вопрос, — закатил глаза Нил.

Лин выглядел подавленным. Крокодил смягчился.

— Да объясню я ему, не убивайся так. Вали. И будь осторожен с этими ублюдками.

Лин кивнул. Порывисто обнял Нила.

Крокодил похлопал его по спине, легко взъерошил волосы.

И отпустил.

***

Михаил проснулся от смутного, гадкого чувства тревоги. Так бывало, вскидывался в прошлой жизни — когда ходил на корабелле, и беда готовилась их приветить.

Дождь умолк.

В комнате было тихо — слишком тихо для троих. Лин, бывало, бормотал во сне, стонал, дергал ногами или руками, как игрушка пьяного кукольника. Но ловец, подарок Иванова, каждый раз аккуратно пристраивал в изголовье. Михаил приподнялся на локтях, настороженно вгляделся. Первый, кажется, крепко спал; в полутьме было плохо видно. Однако Михаил успел запомнить, как Лин лежит обычно: и с этим был рассинхрон.

Плотников спустил ноги на пол, в течение сквозняков. Скользнул рукой под подушку, пальцы обхватили шершавую рукоять револьвера.

— Тише, — сказали ему из полутьмы, — уже поздно подрываться.

— Что…

Михаил понял. Негромко зарычал.

Прыгнул к двери, но его броском перехватил Крокодил.